Безусловные рефлексы тела – самое вкусное. Инстинкты самосохранения скручивают туловище в напряженном спазме, пытаясь собрать силы для спасительного рывка, руки жертвы по инерции впиваются ногтями в руку, что держит за шею. Ногти оставляют на коже палача длинные глубокие царапины.

Но какие же охуенные у неё сейчас глаза. Как широко с каждой секундой разрастаются в них зрачки. Как у лютой наркоманки, которая только-только ощутила наконец приход.

— Ты пожалеешь о своем поведении, Птица, — Алекс шепчет эти слова интимно, — я тебе клянусь, пожалеешь, каждым квадратным сантиметром задницы.

Она бьется в руках сильнее, сильнее и отчаяннее бьет по сильной, удерживающей её на весу руке.

Нет, рано её отпускать. Еще чуть-чуть. Пару секунд сладкого зрелища, задыхающейся и беззащитной девчонки, которая бессильна сопротивляться его воле.

— Роскошная, — наконец приговаривает он и разжимает пальцы.

Она должна бы осесть на колени, слабость в теле просто не позволила бы ей удержаться на ногах, но он ей не дает.

Он выставил очередность звеньев пищевой цепи в этой комнате, но обесценивать Сапфиру в глазах пусть и незнакомого выщерка желания нет. Зато есть желание сгрести её за талию, притиснуть к себе, безумное, раритетное его сокровище. Окунуться с головой в свежий и резкий её запах и не сдержавшись закусить кожу на шее.

— Моя, — тихо хрипит, отрываясь, — ты моя, и ты будешь уважать мои правила.

— Нет, — её голос слышится как из колодца, судя по всему, в девочке всхлестнулось цунами, проснулась её покорная, личная мазохистка голодно взвыла в своей клетке, и подавить звучание этого хора сейчас явно сложно, — нет, я не буду, Козырь. Не буду твоей, не буду уважать ничего, тем более правила. Потому что ты не соответствуешь моим.

— Каким же, — пальцы сами забираются в густую гладкую реку её волос и наматывают их на кулак, оттягивая голову назад, — быть только для тебя, Летучая? И что, много есть желающих исполнять эту твою блажь?

— Все что есть, все мои! – она яростно вскидывается, сверкая глазами. Только выкрученная бесцеремонно щепоть кожи на бедре заставляет её задохнуться и заткнуться.

— Твой – только я, — Алекс шепчет в самые наглые эти губы. Сухие, сухие, будто девчонку мучает лютая жажда. И только за эти губы, выдающие истинные её эмоции, голод неутолимый, он все-таки сообщает ей новость, которой у неё в распоряжении точно нет, — и с сегодняшнего дня – только твой, Летучая.

Думал – будет обвинять во вранье. Думал – снова взорвется яростью, снова попытается прогнать. Ждал этого, если честно. Ждал объявления войны, чтобы получить право на ответные действия.

А она – просто замерла. Не глядя на него, но и не вырываясь больше.

— Как? – срывается с ядовитых губ простой короткий вопрос.

Ну да. Сам проебался с высокопарными фразочками. В кои-то веки не хотелось звучать просто, не хотелось говорить всей этой бюрократической формальности.

— Я подал на развод, — он говорит, и сам запускает ладонь в этот её выебистый разрез на бедре. Потому что если она рассчитывала, что этот разрез для чего-то еще ей сегодня пригодится – ей нужно определенно что-то сделать с рассчитывалкой. Так, чтобы она на этой рассчитывалке недельку не смогла сидеть.

Или напротив – сидела, ощущая каждое лишнее движение с болезненным откатом.

— Ты? Что сделал?

Впервые за все это время сквозь маску циничной стервы проглядывает девчонка. Девчонка, не готовая к тому, что Александр Козырь сделает свой выбор в её пользу?

Девчонка, даже не подозревающая, насколько сильно за последние недели у него выработалось к ней привыкание. Лютая зависимость, жизненная потребность.