— Даст Господь, в скором времени найдётся для тебя хороший человек, выйдешь замуж, родишь деток, заживёшь счастливо.

Она повернулась к вернувшейся со стопкой белья молодой особе и раздражённо сказала:

— А ты чтобы впредь внимательнее была и не оставляла под ногами утварь. Из-за твоего ротозейства моя дочь едва не лишилась жизни!

— Не оставляла я ничего, — с громким возмущением возразила ротозейка, возвращая ключи.

— Не перечь мне! — повысила голос седовласая. — Отправлю назад в деревню к матери!

— Хоть убейте меня, не оставляла!

Ника не слушала бурный спор женщин. Она не спускала глаз с руки, которую седовласая держала в своих ладонях, целовала и гладила.

Гладила и целовала узкую кисть с тонкими длинными пальцами и розовыми ногтями, отполированными до блеска. Изящную и хрупкую.

Ника обмерла — рука была не её!

Тогда почему так явно ощущается ласковое тепло чужих рук?

«Предсмертный бред», — тяжело вздохнула она, закрывая глаза.

— Руз, ты слышишь меня? — наклонилась женщина к её лицу.

Ника снова открыла глаза и встревожилась не на шутку. Почему от неё не отстают? Она никогда ранее не видела этих женщин, не знает их, но они знают её, мучают расспросами, надоедают, трогают.

«Руз?! Её назвали Руз!» — дошло до неё с опозданием. Седовласая назвала её дочерью и помянула о брате.

— Чего-нибудь хочешь, милая? — заглянула женщина в её глаза.

«Хочу, чтобы вы отстали от меня», — Ника закрыла глаза и отвернулась.

— Сорочку бы ей поменять, — напомнила ротозейка громко.

Согласие у Ники не спросили. Ослабевшая, она упиралась, но её усадили и сняли с неё сорочку.

Ника смотрела на чужие оголившиеся груди с розовыми сосками, плоский живот, тонкие руки. Густые длинные волосы путались под руками ротозейки, она то и дело дёргала их, причиняя боль, которую почему-то чувствовала Ника.

Она молчала и терпела. Ждала, когда зрительная и слуховая галлюцинации исчезнут, и она вернётся в явь.

Но явь возвращаться не спешила.

Нику вернули на постель, укрыли одеялом.

— Хенни, идём, — сквозь шум в ушах услышала она. — Пусть Руз поспит. Господь милостив, не оставил нас в час печали, не оставит и впредь. Якоб будет рад.

Женщины дружно, расслабленно вздохнули.

— Хозяйка, надо бы доктора позвать, господина Ломана, — сказала Хенни.

— Зачем? Всё обошлось, — спокойно отозвалась седовласая.

— Синяк у госпожи уж больно нехороший. Видать, ушиблась сильно. Вон, сколько времени недвижимо пролежала.

— Не преувеличивай, Хенни. Руз быстро поправится. Идём, куриного бульона ей сварим. Ты же утром не всю курицу приготовила?

— Кусочек грудки остался. Я его посолила и в погреб снесла.

— На синяк Руз наложишь повязку из свёклы с мёдом. Поняла? Сорочку старую дам. Слышишь меня?

Ника поморщилась, найдя голоса женщин неприятными. Впрочем, дело было не в голосах. Язык, на котором они говорили, можно было назвать хрипящим, шипящим, кашляющим, но никак не певучим и приятным для слуха. Ощущение, что говорившие простужены, не покидало ни на минуту.

Нике казалось странным, что ранее она не слышала этого языка, но женщин по непонятной причине понимала превосходно.

Как только за ними закрылась дверь, она села в постели и еле слышно прошептала:

— Бредятина. Не может такого быть.

— Может, — с готовностью откликнулось подсознание. — Ещё как может. О попаданцах в чужое тело читала?

«В тело?» — насторожилась Ника. Она читала. И фильмы смотрела. Сказка!

— Страшно? — хихикнуло подсознание. — Не верится?

Девушка быстро сообразила, что, умерев в своём времени, запросто могла воскреснуть в другом. Её душа заняла чужое, освободившееся тело.