Из дома вывалился пьяный староста и развеял призрачный дурман, который опутал Лютовида. Багумил размахивал полупустой бутылкой, наверняка не первой, и злобно осматривал кметей. А заметив Лютовида, шатаясь и спотыкаясь, направился прямо к нему.

Огромный кулак взметнулся вверх и полетел атаману в лицо. Но тот плавно шагнул вбок, и староста, не удержавшись на ногах, врезался в землю. За грохотом и звоном стекла раздались рыдания.

— Почему… почему ты не узнал раньше… что она моя?.. – Нелепо взмахнув руками, староста встал на колени.

Он поранился осколками бутыли, и капельки крови теперь разлетались во все стороны. Лютовид пристально следил за их полетом, за тем, как падают они на землю, впитываются в дорожную пыль. Он не испытывал ни жалости к старосте, ни сочувствия. Лишь странную дикую боль. Боль от того, что все его мечты, все глупые фантазии оказались вдребезги разбиты. Точно так же, как хрупкое стекло бутылки. За пару дней он позволил себе нарисовать невероятную картину будущей жизни. Мельцу, себя, их ребенка. Впервые он осмелился мечтать… Глупо поддался сладкому дурману и погряз в нем навечно. Он закрывал глаза и видел Мельцу. Как она улыбается, хмурится или серьезно отчитывает их сына за проделку. А может, это была бы дочь? Маленькая голубоглазая панна, королевна в их собственном, скрытом ото всех царстве. Тысячи дней, наполненных любовью, страстью и улыбками – все это у него отняли. Староста и аптекарь. А он, как последний глупец, понадеялся на других. Не будет больше такого. Прачка сказала, что Мельца жива. Он отыщет ее, спрячет и никому больше не позволит к ней приблизиться. Как самое драгоценное свое сокровище, он будет беречь панну, пока не придет за ним Смерть. Но даже после этого он останется подле. Покинет Мертвое царство, чтобы охранять самое важное, что было когда-то в его жизни.

Лютовид опустился на корточки перед старостой и медленно вкрадчиво проговорил:

— Я все силы положу на то, чтобы отыскать ее. Все… А когда найду, то позабочусь о том, чтобы вы никогда больше не встретились. Чтобы она даже имя твое забыла.

Он не слушал ни криков, ни проклятий старосты. А пьяные неловкие попытки остановить Лютовида, когда тот садился на коня, казались жалкими и смехотворными.

Атаман пришпорил Ветра, слыша за спиной, как затихает голос Багумила. Что ему чужие нелепые проклятия, когда он и так давно уже проклят? С самого рождения.

Путь в Каменн проходил в молчании. Мрачное и гнетущее, оно было жуткой пыткой. Особенно для тех, кому эта поездка сулила смерть. Антип что-то бормотал себе под нос, превратившись из бодрого ушлого торговца в сумасшедшего старика. Хотовит и Вигарт с посеревшими осунувшимися лицами держались в стороне, покорно ожидая своей участи. Но не на них и не на Антипа смотрели остальные кмети с опаской и подозрением, будто ожидали чего страшного. Каждый взгляд, который Лютовид ловил на себе, был полон страха и ужаса. Его даже в дозор побоялись ставить – наверное, думали, что испепелит весь отряд ночью. Атаман ухмыльнулся. Не зря они его опасаются. Уничтожать – вот желание, которое сжигало его своим ярким пламенем. Каждого. За то, что однажды повстречались и стали единой дружиной. За то, что служил подле них королю. За то, что оказался здесь с ними и увидал голубые очи старостиной дочери. Век бы ему ее не видать. Век бы спокойно доживать свою глупую никчемную жизнь. Она же его сердце жалкое зажгла, а потушить забыла. Сгорело оно. И вот такого – никому не нужного, ущербного, бросила его прекрасная пеплицкая панна, отправилась в дальнее странствие. Но у него есть цель… Он всегда добивался того, чего хотел. Более же всего он желал Мельцу.