Второе надгробие находилось над могилой второй жены подполковника де Ласкари, тоже Агафьи Ивановой.

На третьем надгробии были слова: «На сем месте погребена Елена де-Ласкари третья жена…» И снова пышная эпитафия: «Несчастный муж, я кладу в сию могилу печальные остатки любезной жены. Ею лишился благополучия своего, приятельницы и всего того, что бремя жизни облегчает…» Неполных 14 лет от роду, Елена де Ласкари умерла 29 апреля 1773 года. Таким образом, всего за 9 месяцев умерли три жены одного человека, известного в петербургской истории как граф Карбури де Ласкари.

Был ли граф де Ласкари петербургской «Синей бородой»? Вот уж вопрос, на который нет ответа! В биографии этого человека вообще хватает вопросов. Во всяком случае, графом он был сомнительным. Уроженец Греции, де Ласкари прославился не родовитостью, а предприимчивостью. Прибыв на берега Невы, быстро освоил русский язык, сделал карьеру: капитан, подполковник, какое-то время начальник кадетского корпуса. А потом стал одной из ключевых фигур в истории с доставкой из Лахты в Петербург знаменитого Гром-камня – для будущего памятника Петру I.

Впрочем, дальнейшую карьеру графу не дал сделать его характер. Екатерина II однажды написала о нем: «Он неуживчив и притязателен, вечно просит, вечно недоволен… Г. Ласкари в кадетском корпусе ненавидят как лягушку…» Насчет притязательности императрица ничуть не погрешила против истины. Граф никогда не стеснялся приписать себе заслуги своих сотоварищей, и еще до открытия Медного всадника издал в Париже книгу с громким названием «Монумент, воздвигнутый в честь Петра Великого графом Карбури из Кефалонии». Вот так, ни больше ни меньше!

Ну а мы отметим отдельно вот что: все свои дела по Гром-камню де Ласкари сдал зодчему Юрию Фельтену 30 марта 1773 года. Через месяц умерла его юная третья жена. А вскоре граф навсегда покинул Петербург. Интересное стечение обстоятельств! Может быть, все-таки правы современники, намекая: де Ласкари намеренно уморил своих жен, заботясь лишь об их богатом наследстве.

А самым знаменитым из похороненных на Лазаревском кладбище стал, конечно же, Михаил Васильевич Ломоносов, перед могилой которого стоял когда-то Александр Радищев, написавший потом такие полные чувства слова:

«Не столп, воздвигнутый над тлением твоим, сохранит память твою в дальнейшее потомство. Не камень со иссечением имени твоего пренесет славу твою в будущие столетия. Слово твое, живущее присно и вовеки в творениях твоих, слово российского племени, тобою в языке нашем обновленное, прелетит в устах народных за необозримый горизонт столетий… Сие изрек я в восторге, остановись пред столпом, над тлением Ломоносова воздвигнутым. – Нет, не хладный камень сей повествует, что ты жил на славу имени российского, не может он сказать, что ты был. Творения твои да повествуют нам о том, житие твое да скажет, почто ты славен».

Несколько десятилетий спустя сходные чувства испытал на Лазаревском кладбище французский поэт и драматург Ансело, посетивший Петербург в 1826 году:

«Я обойду молчанием множество пышных памятников, посвященных титулованным мертвецам тщеславием живых, но нельзя покинуть эту печальную ограду, не воздав должного канцлеру Михаилу Воронцову, который оставил память о себе, почтив память первого лирического поэта России. Место, где покоится знаменитый Ломоносов, снискавший восхищение соотечественников своими одами, отмечено семифутовой колонной из белого мрамора. Отрадно приветствовать славу невинных муз среди памятников кровавой славы».