8. Глава 7.

Демид куда-то стремительно уезжает, а я стараюсь не думать об этом. Плевать. Хотя, конечно, в глубине души ревность, перемешанная с болью, съедает. Но я постараюсь это пережить.

Его условие очень смешное. Он действительно думает, что можно просто ударить по столу кулаком, приказать, и я буду подчинятся?

Увы, как бы я не любила этого мужчину, я не стану следовать его правилам.

Перед глазами начинают бегать картинки, как он сейчас снимает напряжение после нашего разговора со своей помощницей. Мотая головой в разные стороны, крепко зажмуриваю глаза, чтобы их голые образы вышли из нее, но ничего не получается.

И я тут же вспоминаю о хорошем. Как мы в первый раз поехали на море, И Демид с рук меня кормил тропическими фруктами, слизывая сок ананаса с моих губ. Как я лежала на лежаке, а он гладил уже округлившийся живот, вечно болтая с сыном. Рассказывал ему про машины, про какие-то фильмы. Щекотал кожу своих дыханием.

А я смотрела на этого мужчину и млела от любви и нежности. Куда все это ушло?

Как там говорят в психологии? Если душевная боль настолько сильная, что уже невозможно терпеть, то нужно сместить фокус на физическую. Только я делаю это неосознанно, абсолютно не замечаю, как хватаюсь за острое лезвие ножа, вместо того, чтобы обхватить деревянную рукоятку.

Осознаю не сразу, алые капли крови уже успевают капнуть на разделочную доску и попасть на свежие овощи, которые я разложила для салата.

Шиплю от боли, откидывая нож в сторону, отрываю бумажные полотенца от рулона стоящего на подставке, оборачиваю плотным слоем. Но порез очень глубокий.

Зато притупил ноющую груднину…

— Я всегда знала, Диана, что хозяйка из тебя никудышная, — слова летят в спину, и я даже внутри чертыхаюсь матом, узнав этот голос.

Клара Игнатьевна. Мать Демида.

Кто дал этой женщине ключи???

Я запрокидываю голову к потолку, отсчитываю до десяти прежде, чем повернуть к ней и натянуть самую дружелюбную улыбку, на которую только способна сейчас.

Она стоит у кухонного острова, придирчиво оглядываясь вокруг. На ней ее любимая шуба в пол, подарок сына, и уродская шляпа, которая абсолютно ей не к лицу. И ужасное черное перо, кричащее о том, что какую-то бедную птицу убили ради того, чтобы эта женщина ходила по улицам с гордо поднятой головой.

Не знаю… Я ее не ненавижу. Но и полюбить мы друг друга не смогли. Ей все во мне не нравилось, как я готовлю, как я слежу за домом, как воспитываю детей.

Эти вечные колкие фразы: “Ой, а Демидик любит кашку на молоке.”.

Или: “Дианочка, твоя курица абсолютна сухая, мой сын такое есть не любит.”.

Иногда, из-за сильного давления этой женщины и из-за сильного влияния ее на сына, я старалась угодить. Старалась подстроиться.

А он не оценил…

— Пыльно у тебя, дорогая, — снимает свои кожаные перчатки и складывает их на столе рядом с сумочкой, — Надо обязательно делать влажную уборку хотя бы раз в день. У тебя дети, не нужно им этой гадостью дышать. Ой, кстати, свари-ка мне кофе.Только не такой, как ты обычно делаешь, горький. Аккуратно поджарь в турочке и потом кипятком залей, как я учила.

Ее улыбка во все тридцать два просто сияет как начищенное серебро, а у меня за эти пять минут уже глаз дергается.

Вздыхаю, так хочу сказать, чтобы она встала и сама себя обслужила. Но сдерживаюсь.

Делаю кофе, как она учила, хотя я точно также всегда варила. Наливаю в кофейную пару и ставлю перед ней. Она кривит нос, и я уже жду новую порцию критики.

Рука ноет от боли, напоминая мне о том, что нужно держаться.

— Нет-нет, Дианочка, налей, пожалуйста, в тот красивый наборчик, который я тебе подарила на Новый год.