– Македонский?

– Вроде того.

Солнце оказалось точно за спиной Энке, превратив его в плоскую фигуру мрака: мощные ноги, широкие бёдра, покатые плечи и слегка растопыренные руки, которые из-за бугристых мышц не прижать к бокам.

– Александр Македонский, он же Великий, он же Двурогий, – скороговоркой зачастил Лекс. – Его мамаша Олимпия утверждала, что зачала дитя от бога Зевса. Верили далеко не все. Муж точно не верил. За это сынок организовал ему покушение со смертельным исходом. В восемнадцать лет Александр собрал армию, покорил много стран. После его смерти империя распалась.

– А кто в его армии служил?

– Да кто ни попадя! Сейчас вспомню… костяк составляли македонцы, остальные – с бору по сосенке – присоединялись по ходу дела.

Солнце, выглянув из-за плеча Энке, ударило Лекса по глазам.

– Отступи на шаг вправо, – попросил человек. – Вправо, а не влево! Что значит, относительно кого?! Относительно себя! Мне тоже печёт. Ты же рядом со мной сидеть брезгуешь, вот и загорай.

– Женщины в его армии были? – тоном дознавателя потребовал джинн, и не подумавший подвинуться.

– А в какой армии их нет?! Маркитантки, гетеры, сестры милосердия, флейтистки, поварихи, подруги, жёны…

– Вот тут ты врёшь! Не было в армии Александра женщин. Они ж там все друг другу…, – Энке споткнулся. – Он же провозгласил междубратскую любовь. А триста спартанок встали у Фермопил и держались до прихода амазонок. Там-то Александру с его красавчиками и пришёл полный и окончательный расчёт.

– Да ты что?! – Лекс натурально покатился от хохота. – Нет, конечно, греки в те времена далеки были от идеала нравственности, но не до такой же степени. Наш Александр, кстати, в каждой завоёванной стране женился на тамошней царевне. Детей нарожал! В некоторых секторах даже род такой остался – Александриды. А в некоторых – только упоминание: родился, воевал, зарезали, помер. Слушай, а я точно на него похож?

– Один к одному, – джин скривился, как от кислого.

– А за что, мой энергетически неуравновешенный друг, ты его так не любишь? – наконец спохватился Лекс.

– Один соратник по борьбе Александру лампу подарил. Дальше рассказывать?

Пустыня из коричневой постепенно становилась грязно-розовой. Тени обрели чёткие границы. Под скалой ещё сохранялись остатки ночной свежести, за пределами воздух уже истаивал, знойными струйками.

Энке, наконец, покинул пьедестал, на котором промитинговал всё утро, но уселся в отдалении. Физиономия джинна оставалась пасмурной, хотя и без прежней агрессивности.

– Лампу, значит, друг подарили. И… ты, что, ублажал Александра всю компанию? – Лекс старался говорить сочувственно, а получилось наоборот.

– Я не посмотрю, что ты хозяин, – вскипел Энке. – Башку откручу! Ему лампу Лектор перед самыми Фермопилами принёс, ещё и горлышко заткнул, гад. Я в ней сутки просидел. Когда выпустили, первое время вообще ничего понять не мог. А когда дошло…

– Да колись ты. Обещаю, ни одна живая душа не узнает.

– Александр Лектора выгнал, одежки поскидал, трясётся весь. Ты, говорит, будешь у меня самый любимый брат, мы, говорит, пронесём нашу любовь по всему миру.

– Я ему: как пронесём? На щите или под щитом? На транспарантах или на скрижалях? Какой размер, вес, материал, шрифт, язык? Пока, говорю, точно задачу не поставишь, не понесу любовь.

– А он?

– А он говорит… ну, это… говорит: покажи мне свою мужскую силу.

– А ты?

– А я взял треножник и отколотил его до полного выпадения из памяти. Сказано же: ставь задачу конкретно!

– А что дальше было?

– Ну, армия на приступ перешейка собралась, а полководец лежит в полной отключке. Лектор – за лампу, она ему не даётся: подарил, не моги больше прикасаться. Я сижу над чуть живым телом, объясняюсь: выполнял приказ хозяина. Лектор на меня с кулаками: дескать, таких наклонностей раньше за Александром не водилось. Я ему – в лоб. Положил рядом. Так они сражение и продули. Когда остатки братьев-любовников удирали, про меня никто не вспомнил.