– А потом?

– А что потом… – завозился Энке в некотором смущении. – Потом пришли спартанки с амазонками.

– И ты их всех?..

– А куда было деваться, – поднял честные глаза джинн. – Правда, после они все передрались – лампу делили. Так друг дружку и перевели. А после, – громко изрёк он, предваряя следующий вопрос, – наступили в Элладе тишина и гармония аж на три века.

Лекс за дорогу в песках высох до звона в сухожилиях. Одежда пришла в полную негодность. От неё почти ничего не осталось. Мысли были только о воде и еде. Одно хорошо, преследователи его точно потеряли.

Последние два дня пути он начал впадать в оцепенение. А джинну хоть бы что – бежал себе, поглядывая по сторонам, да время от времени ругал человеческое племя за слабость, изнеженность, зависть, подлость, жадность, трусость, тупость, жестокость…

Внезапно он ссадил Лекса в тень и умостился рядом.

Каменистая гряда стекала от вершины на ту сторону отлогим спуском. По самому верху шла череда причудливых скальных зубцов. Под таким, похожим на обломанный клык, они и залегли. Лекс поплавал некоторое время в прозрачном беспамятстве, но благодаря усилиям Энке пришёл в себя.

– Зачем ты меня тормошишь, мы пришли?

– Угу. Просыпайся.

– Что там?

– Сам посмотри, я твоими глазами работать не нанимался.

У подножья сгрудились кибитки. Там блеяли овцы, стонали верблюды, жалостливо мекали козы. Между ними сновали люди. Посёлок надвое разделяла едва различимая тропа. А дальше – извилистой блестящей лентой змеилась река.

Лекс увидел воду, рванулся к ней, но был сграбастан джинном и водворён на место, а когда пришёл в себя, Энке коротко обрисовал ему диспозицию:

– Десять домов на колёсах, стадо овец и коз, есть лошади.

– Я не заметил.

– Увели поить к реке. Людей человек сорок. Верблюды – на продажу.

– Откуда ты знаешь? – вяло поинтересовался Лекс.

– Ухоженные, и без поклажи…

– Пойдём, а… – тоскливо попросил Лекс.

– Пойти-то мы, конечно, пойдём, да только ночью.

– Я не доживу. Сдохну тут, и достанется твоя лампа кочевникам, будешь до конца мира с ними перепираться.

– Я, конечно, долго просидел в песках, только боюсь, нравы за последние сто лет мало изменились. По сравнению с теми, внизу, даже никейский погонщик родной мамой покажется. Подумаешь, отловили бы нас работорговцы и прицепили на одну жердь. Зато в пути и еда, и вода. Охрана, опять же.

– От кого?

– Вот от этих! Это ж Духи. Племя такое. Они бродягам всегда очень радуются. Живут обособленно. Сами ни с кем не водятся, а уж с ними никто и подавно дело иметь не желает. Духи изредка выползают из центра пустыни для обмена товарами, вот как сейчас. Идут давно, провиант заканчивается, коз и овец они жалеют, до ближайшего торга ещё топать и топать. А тут мы с тобой. Меня сразу говорю, варить бесполезно: как сунешь, так и высунешь. А тебя мигом разделают и запекут. Или в котёл. Перед этим они ещё живое мясо отбивают. Считается, так вкуснее.

Если бы в организме оставалась хоть капля воды, Лекс бы заплакал. Река была рядом, но оставалась недосягаемой.

– Ты у нас джинн или кто!?

– Джинн.

– Делай что хочешь, но донеси меня до воды!

Энке склонил голову набок, натянуто усмехнулся и уже приготовился к уточнениям, когда Лекс взмолился чуть не в крик:

– Проползём за валунами и спустимся к воде. Нас никто не увидит.

– А что так тихо, – ехидно спросил Энке. – Встал бы на гребень и проорал во всю глотку. Я, дражайший хозяин, подозреваю, что они нас уже почуяли, и, если мы с тобой проявим хоть какое-то шевеление, явятся сюда всем племенем. Ну, меня-то насовсем затоптать трудно. А ты сейчас – ни подраться, ни убежать.