Для чего мне это нужно? Наверное, я устала быть ненавистной мишенью и терпеть нападки. Устала быть хорошей. Наверное, хочу показать Богдану, что как женщина тоже имею ценность не меньше, чем Инна. Не знаю дальнейшей реакции господина, я просто себе это разрешила. Подумаю о содеянном завтра.

В зеркальной дверце шкафа вижу привлекательную Леру, она улыбается и представляет себя на сцене «Мулен Руж».

Поднимаю вторую руку, плавно рисуя ею петли в воздухе. Боль в бедре утихла, поэтому кружусь, исполняя танцевальные пируэты. Я контролирую тело, чтобы движения выглядели изящными, почти невесомыми, а не пошлыми.

В танце стреляю глазами во двор — Царёв заметил меня. Фундаментально. Раньше Богдан располагался вполоборота, а сейчас он четко повернулся ко мне. Богдан смотрит, даже когда я отворачиваюсь спиной, смотрит, когда я поправляю слетевшую лямку топа, смотрит, когда касаюсь своей кожи кончиками пальцев.

А в зеркальном отражении Лера улыбается шире, ее щеки, как и душа, горят, глаза блестят. С чего бы вдруг, но я радуюсь текущему моменту искренне, хватаю ртом воздух, потому что сердце вот-вот выпрыгнет из груди.

Я вдохновлена и начинаю верить в свое обаяние. Позволяю себе кошкой прогнуться и заманчиво встряхнуть копной волос, игриво вильнуть бедром, а потом рассмеяться от нового кадра, где Инна пытается закрыть от меня Царёва, расстегнув меховушку и растопырив края, как ширму.

Но Валерию Майскую не так легко победить. Я взбираюсь на кровать и продолжаю, напрочь забывая навеянные обществом штампы, мол, знай свое место. Если нет денег, значит, удел твой Васька из второго подъезда, а Царёвы лебедей выбирают.

Подпрыгиваю и опять смеюсь. Мне тушью нельзя подкрасить ресницы, а главная лебедь боится выйти из комнаты без боевой размалёвки. Интересно, а Богдан видел когда-нибудь Инну без макияжа?

Сдуваю с лица выпавшую прядь, кидаю мимолетный взгляд в окно, но по ту сторону только опустевший двор. Возбужденно падаю на матрас, поджимая к груди коленки. Во дала! Отдышаться не могу. Представляю, как госпожа лютует. Инна и без этих незапланированных выступлений грозилась меня убить, поэтому я ничего не теряю.

До самой ночи стараюсь успокоиться и много пью воды, выхожу пару раз в уборную, крадусь, как по минному полю, но ничего со мной не случается. Выключаю свет, кое-как засыпаю и снова вздрагиваю от телефонного звонка. Когда на экране высвечивается «папа», лихорадочно отвечаю, и приятные ощущения сменяются диким страхом. Три часа ночи.

— Ахмед заявился. Сказал, кости нам с матерью переломает, а если в полицию сунемся, так… ох…

— Папа, папа! — отчаянно взвизгиваю, но тут же беру себя в руки. — У тебя давление! Ты принимал лекарства?

— Плохо совсем. Всю душу они нам вытрясли. Говорят, с людьми в форме у них давно дела налажены. Два дня сроку дали. Потом…

— Тише, отец. Я найду деньги. Обещаю.

Мы прощаемся, и я готова рвать на себе волосы и выть. Судорожно подскакиваю с кровати, при свете луны хожу из угла в угол. Кусаю губы и пальцы, заглушая скулеж.

Ощутив мимолетное счастье, я снова рухнула, разбилась об острые скалы суровой реальности. На мне все еще висит тяжкое долговое бремя.

Токсичные мысли одна за другой возвращаются, закручиваются в черный клубок. Реву, сползаю по стенке.

Опять перед глазами вспыхивает картина, разломившая жизнь на две грани. Ночь, примерно в это же время в палате клиники у меня начались роды. Первые. Прошло столько времени, но тело до сих пор чувствует. Фантомно. Я старалась, выбивалась из сил, хваталась за поручни акушерского стола, бога молила, лишь бы все завершилось удачно. Я прощалась с человечком, маленькой девочкой, ставшей для меня по-настоящему родной. Главврач клиники не разрешила даже взглянуть на нее, прижать к груди. Малышку сразу забрали, и вместе с ней ушло что-то еще.