По мраморной плитке шагаю к выходу, толкаю железную дверь и замираю на крыльце. Зябко поежившись, обнимаю себя руками. Осенний ветер насквозь продувает льняную форму, вызывая мелкую дрожь. Стискиваю зубы, чтобы не стучали, миную террасу и спускаюсь во двор.

Топаю по мощеной светлой дорожке, ведущей к зоне отдыха.

Дрожь по телу стократно усиливается, когда поодаль у кустов бузины я замечаю Наура.

Охранник, как всегда, одет во все черное, лишь белый воротник рубашки оттеняет его смуглую кожу. На нем наушник с проводом для связи, а из заднего кармана штанов торчит рация. Наур стоит спиной, точно каменное изваяние, и лишь звук моих шагов привлекает его внимание.

Волком оборачивается, взирает на меня, как на кусок мяса. Смотрит через темные солнцезащитные очки, но не подходит. Я округляю глаза, видя лицо Наура, точнее, опухшую, посиневшую переносицу. Охранник залепил ее пластырем. Матерь Божья…

Кажется, ему нехило досталось. Единственный человек в этом огромном доме, кто не боится Наура — Царёв. Единственный человек, рука которого намного тяжелее руки начальника охраны. Неужели? Отвожу глаза от Наура и невольно улыбаюсь. Именно так нужно разговаривать с мерзавцами. На их языке.

За плечами будто вырастают крылья, распрямляю стать, ускоряю шаг.

Получается, я не пустое место и что-то значу в роскошном, но пропитанном желчью особняке, украшенным позолотой. Не для всех я комом стала в горле, а сам хозяин не считает меня ветошью в углу. Ругался, кричал, как всегда, но… заступился ведь.

— Моя вкусная Лер-р-ра…

Наур говорит тихо, попутный ветер доносит его голос.

— Мало тебе? — вскрикиваю и спешу убраться подальше.

— Я достаточно сошел с ума, чтобы довести дело до конца.

С опаской оглядываюсь, но охранник остается на месте. Он слегка клонит голову набок, мол, ты иди, я разрешаю. Пока солнце не спряталось за горизонтом.

С окончанием лета у большинства соседей пожелтел газон, но только не у Царёва. Складывается впечатление, что Богдан каждое утро заставляет садовника выходить на лужайку и разукрашивать траву в сочный зеленый.

Любуясь камелией и вдыхая аромат пихты, подхожу к трехъярусному фонтану, а прямо за ним на каменной площадке с лавками вижу Инну. Наверное, даже в тридцатиградусную жару дамочка не снимает меха. Правда, сейчас на ней не норка, а дымчатый соболь. Красиво жить не запретишь, когда рядом такой мужчина, как Богдан. Щедрый.

Инна ковыряет носком туфли плитку, она увлечена беседой, говорит громко, с запалом, меня не замечает:

— …Альбина! Фак, Альбина! Я прилетела из Милана, мы так долго не виделись с Богданом, а он не пригласил меня этой ночью к себе! — как лопастью, обмахивается свободной рукой, с клубами пара выплескивая возмущение. — Не и-иу-у, Альбина, а треш! Это она, гадина, во всем виновата! Новая нянька! Стоило мне отлучиться, как Богдаша принял на работу… — Инна замирает и внимательно слушает. — Какая красотка? Ни рожи, ни кожи. Мышь, мыш-шь, Альбина. Я в шоке, но ничего… не будет ей житья. Удавлю! Убью! Со света сгною!

Во-о-от. Что ни на есть ипостась благостной Инны. Знал бы Царёв.

Я перевожу внимание на коляску. Чертова Инна усадила малышку, а застегнуть ремни безопасности и опустить держатель ума не хватило. Александра егозит, дрыгается, еще чуть-чуть и свалится на каменную плитку, лоб расшибет.

Я рожала, но никогда не воспитывала собственных детей, но в это мгновение во мне взыграл материнский инстинкт. Бешеный, импульсивный.

Срываюсь с места, бегу, сама падаю перед коляской, ударяя колени, но успеваю перехватить ребенка. С облегчением выдыхаю, прижимая к груди Александру. Кажется, девочка тоже напугалась. Сидя на плитке, я поднимаю глаза на Инну, и та с психом прячет смартфон в карман шубы.