Он будто распять меня хочет, а я грешницей замерла посреди кабинета, ощущая колкие вибрации холода вдоль позвоночника. Сейчас мне страшно находиться с ним наедине, однако зависаю взглядом на мужчине, утопая в его страсти.

— Можешь не надеяться, что я позволю тебе кувыркаться в постели с охранником, — хрипло выбивает из себя Царёв, медленно выпрямляется, укладывает руки за спину. — Не в моем доме.

Он будто превращается в глыбу льда, напряженно огибает стол, проходит ближе ко мне и застывает напротив. В глыбе льда я непостижимым образом различаю пламя. Богдан горит в душе, но тщательно это скрывает, прячется за маской непрошибаемого айсберга.

И нет, новость, преподнесенная блошиными языками сплетников, меня не удивляет. Я догадываюсь, кто командует парадом и гордо несет знамя подлизы пятой точки госпожи Инны.

Самара.

— Наур явился сам. Он… он набросился. Как животное!

Отвечаю спокойно, и лишь слабые трепыхания в голосе выдают мою обиду. Я не виновата и не собираюсь стыдливо прятать глаза от Царёва, надеясь на амнистию. Мне некомфортно. Скрещиваю руки, чтобы хоть как-то отгородиться, но отступать или увеличивать дистанцию между мной и Богданом не намерена. Потерпевшая сторона здесь я, однако Царёв буйствует, точно уличил в предательстве и жаждет возмездия.

— Меня не волнуют ваши ролевые игры.

— Да как вы смеете?! Проверьте камеры! Наур домогался меня!

И какую же роль отводит мне господин в этом парном безумии? Безумии поехавшего на всю голову начальника охраны и повелителя всея Руси Царёва.

Взвинчиваюсь, коряво отшатываюсь, но Богдан задерживает, крепко схватив мое запястье.

— Я посмотрел! — сдавливает мне руку сильнее. — Самара вовремя вас застукала! А ты побежала… оправдываться… лгать… ночью… ко мне. Почему не вошла? В спальню…

Сокрушающий тон оседает в гортани Царёва. Теперь его дыхание резче, а взгляд глубже. В самую душу. Вызывающе дергает рукой, принуждает меня упереться ладонью в его грудь.

— Не захотела! — дерзнув, тут же закрываю рот.

На самом деле струсила. Испугалась потревожить хозяина и невесту. Показаться неуместной, глупой. Но Царёву об этом знать необязательно.

— Понизь гонор, Валерия Михайловна. Не забывай, кто стоит перед тобой.

Он сдавливает мое запястье и через секунду отпускает его, отходит к рабочему столу, берет маркер из подставки, проворачивает его в пальцах, видимо, чтобы унять свой пыл.

Гордо поднимаю голову. Оговоренная, но не сломленная.

— Я бы посоветовала вам обсудить эту ситуацию с Науром. Посмотреть ему в глаза так же, как мне.

— Оставьте, Валерия Михайловна, образ жертвы. Я уже провел индивидуальную беседу с охранником.

И? Богдан по-прежнему суров. Конечно, ему же легче поверить старому персоналу, а не какой-то няньке. Они все здесь против меня, клюют, выдумывают гадости. Я вижу, как Богдан впервые отводит взгляд за все время нашего разговора. Разочарованно.

Чувствую, как сердце бьется в агонии, как жаром опаляет лицо и шею. Глаза щиплет — вот-вот разревусь. Не дожидаясь разрешения, сама разворачиваюсь и несусь вон из кабинета. Хлопаю дверью, на ходу утираю слезы. Нужно умыться.

В западной части коридора у лестницы нос к носу сталкиваюсь с вездесущей Самарой. Женщина замечает мои слезы и непременно порадует Инночку новостью.

Кое-как придя в себя, я возвращаюсь в детскую, но комната встречает меня пустотой. Взволнованно мечусь глазами по пространству. Вроде ничего не случилось, но паника душит. Забывая надеть курточку, тороплюсь вниз. В гостиной невзрачная уборщица смахивает перьевой метелкой пыль с антикварной вазы и говорит, что госпожа Инна гуляет с дочерью в саду.