Лиза дула на чай, а в горле стоял ком.

– У Нинки были свои аргументы. – Полечка начала загибать пальцы прямо у Лизы перед носом, глядя в глаза. – Дочь Маша отдала добровольно, связалась с вором, а ведь замужем была за приличным человеком. Поехала за любовником, заметь – женатым любовником, отцом двоих детей…

Полечка отвела взгляд и прихлебнула из кружки.

– Там медвежий угол, сплошные зэки, сидельцы. У нее съемный угол. И пусть по делу проходила как свидетельница, кто там знает – в любовной связи состояли? Состояли. Значит, каким-то боком замешана! Жила же на его деньги? Одевалась как королева? Золото дарил, шубу каракулевую? Не верила Нинка Маше. Говорила, что променяла дочь на мужика. И ведь так все и выглядело, для чужих глаз – именно так!

Лиза сморгнула подступающие слезы.

– Именно так и выглядело! – продолжала Полечка. – Свою жизнь загубила, теперь твою загубить хочет. Да и как ребенка в такие условия? А здесь детский сад, школы, врачи нормальные. Фрукты-овощи, мясо и прочее… В общем, сломала она твою мать, уговорила. Не мытьем, так катаньем уговорила. Угрозами, уговорами, слезами, обе ревели…

Полечка и Лиза уже и сами с трудом держались, чтоб не зареветь.

«После. После», – говорила себе Лиза, и продолжала пить чай.

– Разумом Маша понимала, что сестра права. Какая мать пожелает своему ребенку такого детства? Вот и решили они, что пока ты здесь остаешься, в Москве. Только уговор у них был: чтобы Нинка позволяла общаться, – с нажимом сказала Полечка. – Но уговор Нинка не выполнила. Побоялась, что ты не вернешься к ней. Маша и мне писала, спрашивала про тебя, фотографии просила. Я посылала, – вздохнула Полечка. – Жалела ее. Что может быть страшнее потери ребенка?

– А почему она сюда не вернулась? – спросила Лиза. – Ну эта… мать? Срок-то закончился, а она не вернулась!

Полечка развела руками.

– Ну, это не ко мне. Знаю только, что прописку она потеряла, а вместе с ней и жилплощадь. Нинка обещала платить, а не платила. Конечно, специально, чтобы все пропало. В общем, отрезала она Машу – от Москвы и от тебя. Куда ей было возвращаться? Сюда, к Нинке? Она б ее не пустила. Вот такие, Лизочек, дела…

Молчали долго. Молча допили чай.

Первой заговорила Полечка:

– Слушай, Лиз, ты меня извини. Но я часто думаю: а может, тебе туда съездить, к матери? Поговорить? Может, все на свои места и встанет?

– На свои места? – усмехнулась Лиза. – И у меня появится новая мать? Теть Поль, ты скажи – сколько лет прошло? Я давно выросла. Почему за все эти годы… Ведь сто раз могла… И написать, и приехать… И меня позвать… Но ничего этого не было! Ничего, Полечка!

– Писала она, – устало ответила Полечка, – я точно знаю. Но письма Нинка рвала. А что не приехала… Приезжала она к тебе, приезжала, видеть хотела, забрать хотела. А Нинка ее не пускала, грозилась милицией. И тебе не говорила, что мать-то была.

– А сейчас? Сейчас она – где?

– А что – сейчас? Что Нина умерла, она не знает, для нее ничего не изменилось. Ты выросла, понятно, что институт и все остальное, куда тебя отсюда тащить? Наверное, надеется, что ты сама решишь, что да как. А что любит тебя, не сомневайся: какая б мать ни была, а ребенка любит. Тебе просто пока не понять. У всех своя правда… Так что подумай, Лизок, да и поезжай.

Полечка тяжело поднялась со стула.

– Поеду я, устала. Да и Васильич нервничать будет. Балду свою так и не дождалась, и где она шляется…

На улице, по дороге к метро, Полечка подумала, что есть доля правды в Лизкиных словах. Уж она-то свою Ритку ни за что бы не отдала! Никогда и ни за что.