Полечка грустно улыбнулась и продолжила:

– А может, и хорошо, что не выпала! Такие страсти до добра не доводят. В общем, все от него отказались: жена, родня, друзья. Но только не Маша. Она поехала за ним, можно сказать – побежала, помчалась. Ее не понимали и осуждали: бежать черт-те куда? Оставив малолетнюю дочь, квартиру в центре, московскую жизнь?.. Она же красивая была, твоя мать. Очень красивая… Над ней смеялись, ее отговаривали, называли сумасшедшей…

Лиза молчала.

Полечка махнула рукой:

– А как Нина скандалила! Какие сцены устраивала! Какой тут стоял крик, какие слышались рыдания! А Маша ни в какую: говорила, что без Ленечки ей жизни нет. И смысла в жизни нет, представляешь? У нее дочь малолетняя, а она… Я тоже ее тогда осуждала. Убеждала, что там она пропадет. Ведь там жизнь не жизнь, а борьба одна. А Маша…

Полечка усмехнулась.

– А Маша была как в горячке. Ничего и никого не слышала, ничего и никого… Любовь там была безумная, нечеловеческая. Нинка чего только не делала, во все инстанции писала, требовала призвать к ответу товарища Топольницкую… А кому было дело до какой-то сумасшедшей бабы? Вернее, до двух сумасшедших. Нинка тоже тогда почти чокнулась, все понятно: Маша – единственная сестра, единственная родная душа. И такое творит… Но остановить ее не смогла. И тебя не отдала. Схитрила. Уговорила Машу поехать одной – устроиться, обжиться, а потом забрать тебя. И Маша ей поверила. Решила, что все правильно, Нина права – куда тащить малого ребенка?.. Ну и оставила тебя. Говорила, что, как только устроится…

На плите засвистел чайник. Полечка посидела молча, а потом встала, достала из буфета заварку.

– Я точно знаю: она хотела тебя забрать. Я в этом уверена. Спустя какое-то время, точно не помню, она кое-как устроилась, сняла комнату, пошла работать. Устроилась в пекарню. Труд тяжеленный – спина, руки, ноги, все отнималось, но другой работы не было.

Все оказалось правдой, ее не пугали – предупреждали. И климат паршивый, и условия жизни. Молока, и того не достать, – вздохнула Полечка, наливая чай. – В комнате печка, а ты ее поди натопи. Из окон дует, дороги не чищены, прилавки пустые, самого элементарного не достать, не говоря уже о фруктах и овощах. Не для людей условия, и уж тем более не для ребенка! Вот и представь, каково ей – москвичке! Красавице и моднице! Маникюр, шляпки, каблуки, духи, кофе, сыр рокфор, который Маша обожала… А тут – Север, поселение, печка, валенки, мороженый хлеб, ты только представь! А то, что жена за ним не поехала – лично я ее понимаю! Зачем он ей – гуляка, бабник и вор? Да еще столько позору пережить: суды, обвинения… А в зале суда – молодая красивая любовница. Столько страданий и унижений, столько боли и обиды, согласна? Как ее осуждать?

Полечка помолчала, а спустя минуту продолжила:

– Вот бабы, а? Я про Машу. На всю свою жизнь наплевала, на молодость, на красоту!

– И на ребенка, – вставила Лиза. – Ты, Полечка, про ребенка забыла.

– Нет, Лиз, это не так. Приехала она за тобой. Вернулась. А Нинка тебя не отдала. Шантажировала, угрожала, пугала, что материнства лишит. Ты и вправду слабая была, много болела, да и прикипела к тебе Нинка… Полюбила она тебя по-настоящему, по-матерински. Дрожала над тобой, тряслась по любому поводу. Не веришь? Просто она другая была, понимаешь? По сути, несчастная и одинокая баба. Представь: младшая сестра красавица, любимая дочь. А старшая… Страшная и нелюбимая, как будто приблудная. Она всю жизнь Маше завидовала, с самого детства. Завидовала и скрывала. Но я-то знаю, сколько Нинка пережила, как боялась, что Маша тебя отберет!