— Руслан, а ты за хоккей болеешь?

— Ага. Речкин — мой любимый игрок. И мамин тоже. А вот папа за Олавкина болееет.

— Хочешь фотку с автографом принесу тебе и маме?

— Спрашиваете? Конечно, хочу.

— Ну, ты тогда иди с папой, смотри игру дальше, а я твоей маме передам.

— Может быть, вы на каток принесете? — почти хрипит она, прекрасно понимая, что сейчас придется объясняться.

— Я потом забуду.

— Ну, мам!

— Ладно, но только быстро, — просит она, глаз не поднимая, а я прохожу мимо нее, чуть шепнув с высоты своего роста.

— Вот тут не уверен.

11. Глава 11.

— Ну, и что ты за цирк устроил? — спрашивает птичка, пока я ее буквально тащу по пустым коридорам. Сопротивляется, упирается, но это бесполезно. Отпущу, когда наедине поговорим. Может быть. — Да отпусти же ты! Больно!

Запихиваю ее в тренерскую, почти бросая на единственный диван. Потом дверь закрываю.

Она тут же вскакивает, бросаясь на меня, как озлобленная кошка.

— Данил! Ты оглох!?

— Шайба, — говорю спокойно, а у самого все внутри клокочет.

То ли задушить ее хочется, то ли трахнуть так, чтобы весь стадион слышал. Чтобы орала мое имя, чтобы больше не смела ломаться.

Она смотрит на протянутый предмет с недоверием и опаской. Осторожно протягивает руку, а я смотрю на кожу, что кажется прозрачной, на пальцы, что возможно этой ночью будут гладить не меня.

Ксюша вынимает подписанную шайбу из полусжатых пальцев. Подозрительная птичка. А я и сам понимаю, что херню творю, но от желания оказаться в ней бурлит внутри, как ядовитый коктейль, отравляется разум. Это еще ничего. Но от мысли, что она мужу своему дает то, в чем мне отказывает, внутренности в узел скручивает.

Почти забирает шайбу, а я второй рукой запястье ее ловлю.

— Данил! Отпусти!

— То есть ты вчера пиздела?

— Не понимаю, что ты имеешь ввиду.

— Что гордая, пиздец, какая, что мужа выгнала.

— Выгнала! Это просто поход на хоккей! И почему я вообще должна перед тобой оправдываться?

— То есть почти полгода он даже на катке не появлялся, а тут вы вместе идете на игру. За дурака меня держишь? Думаешь, я не понимаю, что он к тебе свои мохнатые яйца подкатывает?

Ксюша прыскает со смеху, а я даже улыбнуться не могу. Все тело напряжением стянуло.

— Что смешного?

— Откуда ты знаешь, что у Саши мохнатые яйца?

Я сначала застываю, а потом меня начинает просто колотить от смеха. А как представлю, так вообще ржать начинаю.

Ксюха подхватывает. Заливается смехом, хватаясь за живот.

Я давно так не смеялся. Из-за какой-то фигни, реально. А смотреть на то, как смеется Ксюша— одно удовольствие, которое патокой растекается по венам, пьянит и будоражит.

Приятный, тягучий смех, который хочется слышать чаще.

Ее небольшая грудь сотрясается от вибрации, а из глаз текут слезы.

Но стоит ей взглянуть на меня, как смех разом пропадает, словно выключается рубильником. По щелчку.

И больше нет ничего смешного в том, как мы смотрим друг на друга. Нет ничего забавного в том, что я врезаюсь пальцами в ее затылок, ощущая, как их щекочет от шелка волос.

— Данил, нет!

— Да, Ксюша, да! — Я больше не хочу разговаривать, только срывать с чувств бумагу, оставляя их порочно-обнаженными.

Она упирается ладонями мне в форму, сейчас из-за коньков разница в росте просто колоссальная, и я раньше не понимал, как это круто, когда твоя девочка меньше тебя на голову. Я просто второй рукой провожу по изгибу поясницы, качая головой, не давая ей даже шанса отступить.

— Ты не имеешь права… Пожалуйста, Данил, — облизывает она губы. Почти хнычет, но я непреклонен.

— Я получил это право, когда мы обменялись жидкостями.