А затем снова вернулась к разговору с Клодом.

— Только нет на моей совести замученных людей, — задумчиво произнесла я. — А тайна все же есть. Никого я не обидела и не убила. Я сама умерла, Клод, — горько произнесла я.

Впервые с тех пор, как попала сюда, я говорила об этом хот кому-то. Пусть даже и луковице. Думала об этом. И слова вместе со слезами текли свободно, легко, спокойно.

— Далеко-далеко, где я жила, — тихо продолжила я, — я сильно болела. Практически неизлечимо. И каждый день корчилась от боли. Лечение было для меня и спасением, и пыткой. Знаешь, такая бесконечная агония. Я могла бы выжить, наверное. Но я не выдержала и умерла. И попала в это тело. Его хозяйка тоже мучилась. Ее мучили. И она тоже не вынесла. И ее крохотный нерожденный сын… Достаточно ли жертв для тебя, краснощекий Клод? Я все думаю… теперь я очень часто думаю об этом! Если б ты был у нас, у меня и у Эльжбеты, в чьем теле я сейчас живу, остались бы мы живы? Думаю, да. Нас можно было бы спасти. И того младенца… сына Эльжбеты. Ты мог бы сделать много добра, Клод. Но не сделал. Поэтому давай ты попытаешься сделать это сейчас. Прорасти. Дай хорошие плоды. И мы поможем многим людям вокруг. Ты слышал, как сегодня радовался этот мужчина, жена у которого встала на ноги? Что у нее за болезнь? Может, просто воспалилась мышца какая. А может, что посерьезнее. Но она встала, Клод. Твои плоды ее вылечили. И это чудо.

Я отерла мокрые щеки. Плеснула в землю немного воды. Не знаю, как тело, но душу Клод тоже лечил. Высказав это все, я почувствовала себя свободной и спокойной.

— Мне не в чем раскаиваться. И грехов никаких замаливать не надо. Но…

Договорить я не успела.

Ахнула, выронив кружку с водой их рук.

Из земли, острый и свежий, похожий на перышко из крыла, торчал крепкий зеленый росток.

Клод внял моим словам.

Он пророс первым, благосклонно приняв мою жертву.

И другие луковицы зашевелились. Над землей показались крохотные зеленые бугорки.

— Спасибо, — тихо поблагодарила я.

***

Призрак голода отступил навсегда.

Дары благодарного мужчины позволили бы нам прожить долго, а тут еще и собственные запасы. И подношения других людей.

Весть о чудо-пластыре, исцеляющем любую, самую мучительную боль, разошлась быстро.

Люди шли и несли кто еду, кто деньги.

Не много, как и было оговорено — по три медяка за пластырь.

Но продавали мы их много. Только успевали покупать ткань, чтоб нанести на нее мазь.

Утрами я поднималась рано. Кормила кур, проверяла свою теплицу и шевелила там навоз, чтоб он лучше горел и грел землю. А затем шла на кухню, варить мази.

Лекарства от всех бед: и от боли, и от судорг, и от бессонницы.

Сполоснув руки, я надевала свежий фартук, повязывала волосы косынкой, и принималась отмывать жир, топить воск, толочь и вываривать оставленные про запас луковицы и драгоценные плоды двуцветника. В нашем заветном шкафу стояли в рядок пузырьки с выпаренными лекарствами, которые я потом по капле капала в мазь.

Выпарила я и изумрудную настойку двуцветника, и противоядие.

Лиззи я усаживала за стол, наносить мазь на пластыри. У нее это получалось хорошо. И аккуратно, и немного.

— Смотри, не жульничай и не жадничай! — велела я ей строго. — Пластыри все должны быть покрыты мазью! Даже краешки!

— Да уж понятно, — ворчала Лиззи, орудуя ложкой. — Если я краешек пропущу, то все! Помрет страдалец!

И она притворно всплескивала руками.

— Лиззи!

Она сама распустила холст, сама разрезала его на пластыри. Настригла совсем маленьких лоскутков, я только руками всплеснула:

— Это зачем же крохотные такие?!