— Ага, — кивнул Артур, и его улыбка стала ещё шире. — Видал, как расцвела? Я её давненько не видел, а потом как-то встретил в нашем ТЦ на Советской. Сначала вообще не признал. Честно скажу, охренел.

Ему вдруг стало до странности неуютно от этих слов. С чего вдруг? Тем более что Артур говорил чистую правду.

— Аналогично. Я её тоже не узнал. Только потом сообразил, да и то не без помощи. Я только… я понять не могу… короче, я сделал вывод, что её наша встреча вот вообще не порадовала.

Артур какое-то время смотрел на друга молча, будто ждал, что Макс всё-таки сам сообразит. Потом выразительно поднял брови и удивлённо рассмеялся:

— Да ладно! Ты чё, не помнишь? Ты не помнишь, как мы её в школе чмырили?

8. Глава 8

На неделю. Радов остаётся здесь на неделю.

Эта мысль крутилась в моей голове весь остаток рабочего дня, и временами меня накрывало странное чувство, опасно близкое к настоящей панике.

Но это ведь бред. За столько-то лет я должна была, обязана была всем этим переболеть, отпустить и забыть. Я давным-давно взрослый человек. И меня коробило от одной только мысли, что внутри меня продолжала сидеть та забитая пухлая школьница, вслед которой неслись шепотки и насмешки.

И что ещё хуже… я оставалась ещё и той самой старшеклассницей, которая на выпускном позволила себе позорнейшую, непростительную ошибку. Ошибку, от одного воспоминания о которой меня столько лет подряд с неугасающей силой съедал жутчайший стыд.

А в ушах, как и десять лет, назад со страшной отчётливостью звучало хриплое: «Рыжая недотрога».

Трясясь в забитом людьми автобусе по пути домой, я боролась с беспощадными воспоминаниями. Они наползали на меня со всех сторон, и было в их настырности что-то хищное, издевательское. Мол, прекрати кривляться, Стешина. Ты-то знаешь всю правду. Знаешь, что не такая уж и безгрешная. Что сама себя, считай, предала. Что ещё минутка-другая, и ты потом всю оставшуюся жизнь на себя в зеркало без стыда взглянуть не смогла бы.

Я вылетела из автобуса за две остановки до дома и остаток дороги прошла пешком.

Погружённая в свои невесёлые мысли, отомкнула входную дверь, бросила ключи на полку под зеркалом и даже не сразу сообразила, что из кухни льётся свет.

До меня дошло, что в квартире я не одна, только когда на пороге кухни возникла мама, вытиравшая руки о полотенце, свисавшее с её плеча.

Да за что мне всё это сегодня?

— Мам, а ты чего это?..

Мама пожала плечами и посмотрела на меня с удивлением:

— А что, мне уже нельзя к тебе заглянуть?

— Да нет, дело не в этом, — промямлила я, — просто ты же позавчера заглядывала.

— И что? Я тебе вон, котлет принесла и макарон отварила. А то ты с этими своими овсяными отрубями и авокадами совсем желудок посадишь.

— Это сбалансированное питание, называется, мам. Мы это уже сто раз проходили.

Но она лишь махнула рукой и вернулась на кухню.

— Руки мой и иди ужинать. Я с тобой поговорить хотела.

Вот этого я и боялась.

Её визиты ко мне на другой конец города и наши с ней разговоры сводились к одному — её отчаянным попыткам устроить мою личную жизнь, будто я давным-давно перекочевала в разряд безнадёжных старых дев без шанса обрести личное счастье самостоятельно.

— Как дела на работе? — она терпеливо дождалась, пока я усядусь за стол и придвину к себе тарелку.

— Спасибо за ужин, ма. Правда. На работе всё хорошо.

О московском госте рассказывать я не собиралась. Да это и смысла не имело — моя мать оставалась в полнейшем неведении относительно моих подростковых трагедий.

Все одиннадцать лет моей школьной жизни она была занята тем, что уходила и возвращалась к моему отцу — то «негодяю, скотине и кобелю», то человеку, без которого она «жить не может». А вот такой гиперопекой заболела относительно недавно, когда я устроилась на работу в мэрию и съехала от неё на другой конец города, чтобы подарить себе хоть какое-то ощущение собственного угла.