Луиза достала из шкафчика свою рукодельную корзину, к которой давным-давно не прикасалась, нашла игольницу и стала аккуратно прижимать стальным острием торчащий уголок. Но ничего не выходило, и, в конце концов, подкладка полностью отошла под легкий щелчок и теперь топорщилась, подобно книжной странице. Но под ней отчетливо виднелся белый прямоугольник сложенной бумаги. Тонкой, как вуаль…

Луиза с осторожностью тронула находку, развернула дрожащими пальцами, обнаружив длинную полосу, убористо и тонко исписанную. Наклонилась к свече, пытаясь прочесть, но ничего не выходило. Буквы казались знакомыми, но слова никак не складывались. Другой язык? Может, мадам так хранила дорогую сердцу записку от поклонника? И просто позабыла о ней в свете всех событий?

Луиза опустила бумагу на колени, объятая каким-то странным чувством. Ее даже бросило в пот. Это явно был тайник, но… Ей вдруг стало стыдно, что она невольно проникла в чужую тайну. Тем более, в тайну мадам де Ларош-Гийон… А, может, и не в тайну вовсе? Если бы это было тайной — стала бы мадам так рисковать, доверяя ее чужому человеку? Конечно, нет…

Луиза аккуратно сложила бумагу, стараясь не помять и не порвать, вернула в футляр. Потайная створка легко захлопнулась при нажатии, и раздался едва уловимый щелчок, будто сработала крохотная пружинка. Луиза расправила атласный бант, уложила брошь на место и захлопнула крышку.

Что бы это ни значило — она никому ничего не скажет. Будто ничего не видела.

7. 7

Франсуаза, конечно, никому ничего не сказала — понимала, что схлопочет. Тем более, перед самым отъездом Луизы отец ходил чернее тучи, а тетушка была бледнее обычного. Аделаида переживала, сомневалась. Но лишь от любви и заботы — тут не было места другим чувствам. Даже возникала мысль довериться тетушке, рассказать, потому что она одна по-настоящему умела понять, если только не считать этого отвратительного сватовства. Но не решилась. Как говорят крестьяне: «Знают двое — знает и свинья». Но по-настоящему пугало, что не позволят уехать…

Эту ночь Луиза так и не смогла уснуть. Ворочалась, слушая, как часто колотится сердце. Тонула с головой в радужных мечтах, одновременно понимая, насколько это было глупо и наивно; наверняка очень многое будет совсем иначе. Но не могла ничего с собой поделать. Бесконечно представляла, как приедет в столицу, как радушно примет ее мадам де Ларош-Гийон. И как научит всему, чтобы сделать достойной своего общества. Она уже мнила себя первой дамой при дворе герцогини. Незаменимой, посвященной во все тайны. Может, даже в тайну футляра… Но Луиза твердо решила ни в чем не сознаваться — это казалось единственным разумным вариантом. И от этой мысли становилось спокойнее. Она ничего не знает — хоть режь! Но в уши уже заползала прекрасная музыка, перед глазами кружился калейдоскоп цвета и блеска, нос улавливал изысканные ароматы дорогих духов. И во всем этом многообразии неизменно присутствовала высокая фигура герцога де Виллара…

На заре в дверь протиснулась Нинон с кувшином теплой воды и сытным завтраком. Помогла одеться. Когда служанка вышла, постучалась тетушка Аделаида. Окинула Луизу сосредоточенным взглядом:

— Хорошо, ты уже готова. Все собираются во дворе.

Луиза лишь кивнула. Сглатывая подступающий к горлу ком, кинулась на шею, крепко обняла:

— Тетушка! Все равно боязно!

Та обняла в ответ:

— Новое — всегда боязно. Потому что не знакомо. — Она усадила Луизу на кровать, опустилась рядом: — Голубка, пообещай мне — что ты вернешься в родной дом, если там тебе будет плохо.