Тот потерял дар речи.

— Вам надлежит в ближайшее время доставить мадемуазель в столицу, где она займет место в моей свите. От вас не понадобится никакого содержания — эти расходы я возьму на себя. Нечего такой красавице хоронить себя в монастыре.

Луизе показалось, что с отцом вот-вот сделается припадок. Он снова побагровел, не в силах вымолвить ни слова. Наконец, взял себя в руки, выпрямился:

— Ваша светлость оказывает нашему семейству несказанную честь…

Луиза и сама не верила. Что-то гаденькое нашептывало, что мадам сейчас рассмеется и обернет все в шутку. Но та вложила в руку Луизы неизвестно откуда взявшийся красный бархатный футляр, украшенный серебром:

— Это не подарок, дитя мое. Это залог, который вы обязаны будете мне вернуть, когда мы вновь увидимся. Чтобы ваш батюшка не передумал… Спрячьте это, как следует, и берегите, как зеницу ока.

Луиза не осмелилась смотреть, что внутри. С благоговением приняла футляр и прижала к груди, все еще не веря, что такое чудо происходит именно с ней:

— Да, мадам.

6. 6

Луиза все еще никак не могла до конца поверить в происходящее. Даже, несмотря на то, что прошла целая неделя. Пребывала словно в сказочном сне. Старалась воскресить в памяти все до мельчайших деталей, особенно то, что касалось герцога. И при воспоминании о нем сердце неизменно заходилось, отзываясь в груди странным томлением. Одновременно безумно приятным и тягостным. Почти невыносимым, когда она думала о том, какая пропасть их разделяла. Наверняка даже мадам де Ларош-Гийон было не под силу совершить невозможное, как бы та не благоволила. Нельзя забываться до такой степени… Но окрыляла мысль о том, что Луиза получит возможность иногда видеть его. Может, даже говорить. Ведь де Виллар наверняка станет навещать мадам. Кажется, они были в теплых родственных отношениях. И, особенно сейчас, хотелось безоглядно верить в чудо. В то, что теперь начнется все самое необыкновенное. В столице Луиза просто обязана быть счастливой!

Тем не менее, отец не разделял этого оптимизма. С той самой памятной ночи он был чернее тучи. И всю дорогу обратно в Рошар снова молчал, будто Луиза кругом была виновата. Да, конечно же, он злился, потому что его планы пошли прахом. Но искренне удивляло другое: неужели отец был настолько самолюбив, что оказывался не в силах порадоваться за собственную дочь, перед которой вдруг открылись такие перспективы? Луиза подозревала, что тогда, в монастыре, он искал встречи с мадам, чтобы отказаться от предложения, но, к счастью, ничего не вышло. Монахини женской обители мужчин не пускали дальше гостевого дома, а утром сказали, что господа уехали затемно. И теперь барон де Монсо остался с обещанием, которое дал герцогине, приняв ее покровительство. И залог…

Бархатный футляр так и манил. Конечно, еще тогда, в монастыре, Луиза не удержалась от любопытства и заглянула внутрь. Украдкой, будто ее могли застать на месте преступления. Сердце замерло, когда щелкнул крошечный замочек, и взгляду предстало ослепительное содержимое небольшого продолговатого футляра — элегантная брошь. Каплевидная жемчужина на голубой атласной ленте, завязанной бантом. От восхищения вздох застрял в горле — Луиза никогда не видела подобной красоты. Верх вкуса и изящества! И теперь по несколько раз на дню она тайком от всех примеряла и любовалась в своей комнатушке.

Сейчас закатный луч бил в оконце, и жемчужина горела золотисто-розовым. Луиза держала маленькое ручное зеркальце, подставлялась под свет, не в силах оторвать взгляд от мягкого перламутрового блеска и переливов лучшего атласа. Даже ее коричневое суконное платье, украшенное на вороте этой великолепной брошью, преобразилось почти до неузнаваемости. Перестало быть убогим и унылым. И сразу глаза казались ярче, кожа — белее, шея — изящнее. И сама она будто приобретала какой-то вес, становясь кем-то другим, кем-то значимым. Ей так хотелось быть похожей на мадам де Ларош-Гийон…