— Пошел вон! — рекомендую, глядя на его отражение.

— Ну, нет, — отвечает он, включая воду. — Не лягу спать с перемазанными причиндалами.

В душевой тесно, но я должна в последний раз прояснить кое-что.

— Я не стану ахаться с тобой, что бы ты ни придумал себе, — говорю, отнимая взгляд от его развитой груди. — Знай, когда решишь реализовать свои влажные мечты, что после я напишу заявление на тебя.

Кронглев не отвечает, рассматривая меня. Не похоже, что ему понятно – стояк у этого водопроводчика не делся никуда. Правда и делать ничего такого он тоже не спешит, но, когда я делаю движение, чтобы выбраться, он блокирует его, упершись ладонями в уродливую плитку.

— Значит так, Богиня, — начинает И.С., прижимаясь к моим бедрам своими. — У нас с тобой уже было что-то, это раз.

Нельзя было напоминать ему об этом. От того, что он прозрел, то есть вспомнил меня, лучше не стало. Как был уродцем внутри, так и остался им.

— Ты искала меня, это два. И три, я не насилую баб. Они прыгают ко мне в койку на добровольных началах.

— Ты почти успокоил меня. Будет здорово, если ты перестанешь тереться об меня своим Пикачу, чем обрадуешь, подтвердив свои невинные помыслы.

В ответ он закрывает глаза и вопреки просьбе наваливается на меня, но не лапает, а сотрясается не то в кашле, не то в безмолвном смехе. Я же подныриваю и спешу убраться из душевой, прихватив с сушилки выстиранное белье. Кстати, там же висят его прямоугольники.

— Почему Пикачу? — спрашивает Кронглев, выключив свет.

Несмотря на мои слабые надежды, Кронглев проигнорировал сброшенный на пол плед и подушку, улегшись рядом со мной.

— Я знаю, что ты не спишь, Богинюшка.

Я не отвечаю, закрыв глаза, хотя умом понимаю, что теперь уж точно не усну после двойного тихого часа за день.

— Очень похоже на пи***, как хочу, — шепчет он совсем рядом с моим ухом.

Я не отвечаю, сжавшись еще больше, когда он сгребает меня в объятия.

— Я ждал, когда ты доешь, чтобы стряхнуть плед от крошек, а не то, что ты подумала, Богинюшка, — выдает он, но теперь совсем другим голосом. — Остальное было импровизацией.

Надо же! Не бандит, а творческая личность!

— Ты все еще упираешься в меня своей импровизацией, — шепчу ему, уговаривая себя больше не говорить ничего. — А перед этим тыкал ею мне в лицо.

Он сжимает мою грудь, но тут же отпускает, проведя ладонью от нее по животу к бедрам.

— Не могу ничего поделать с этим. День был напряженным. Тело требует расслабиться. А рядом такая теплая ты.

Я поворачиваюсь к нему, едва подумав об этом.

— Ты серьезно?

— Да, — отвечает тот, принявшись отбивать такт ногой. — Задница у тебя красивая.

Не думала, что меня способно удивить хоть что-то после всего, что произошло за день. Но это случилось. Грубый комплимент обжег внутренности. Вот только я отмахнулась от него. Не хватало только раскиснуть!

— Я не об этом, а о напряженном дне. Это тебя назвали профурсеткой, употребив все возможные и невозможные синонимы?!

— Их было так много? — уточняет он, удивившись.

— Достаточно, чтобы постричься и уйти в монастырь.

— Значит много? — спрашивает И.С., замерев на мгновение.

— Двое.

А если с Головиным, то трое. Но последнего я не беру в расчет, потому что контрацептив заставил ненавидеть себя иным образом.

— Ты не мог бы перестать дергать ногой? — прошу я, осознав, что напрягаюсь от этого тика. — Это ужасно нервирует.

— Нет. Мы же совокупляемся. Без огонька, но все же.

Сказанное будничным тоном заставило меня понять, что испытывает форель на берегу. Я несколько раз открыла и закрыла рот не в силах сказать хоть что-то.