Подобрав все это, я сажусь на кровать, ем, чуть-чуть успокаиваюсь, а потом смотрю на обернутые полотенцем бедра И.С.

Пожалуй, я понимаю, на что купилось мое балийское альтер-эго – в лице Кронглева передо мной предстала ходячая мечта скульптура или художника. Столько правильно вырисовывающихся мышц, что "надо жмякать, но мы будем рисовать, девочки". Так говорила преподша в художке, затащив однажды в студию какого-то пятикурсника, будущего архитектора-эксгибициониста.

— Отошла?

Молчу. Что тут сказать? На уме только маты, как у моей бригады строителей на объекте, что нужно "немножко" переделать.

— Даже спросить ничего не хочешь?

— Нет.

Хочу домой и забыть обо всем. Но я уже говорила это. Спрашивать о будущем не стану. Пока куковала одна и жевала свининку, сообразила кое-что.

Он хочет решить с моей недобровольной помощью свои проблемы, а потом разобраться со мной. Вопрос в том, как именно.

— Ты собираешься спать? — интересуюсь, отправляя в рот последнюю помидорку.

— Было бы неплохо.

Он наблюдает за мной.

— В таком виде?

— Нет, ждал, когда ты доешь, Богинюшка, — ухмыляется Кронглев, стягивая с себя последнюю тряпку и вешая ее на гвоздь на лаге. — Не люблю елозить по крошкам!

Он совершенно зря это сделал. От неожиданности я не просто подавилась, громко закашлявшись. Одновременно представила, что и это тоже в тему, и прикрыла его стояк тарелкой.

— Они, по-моему, созданы друг для друга, — замечаю я, а потом смотрю наверх. — Шпикачка и тарелка.

Судя по его офигевшему взгляду, я сломала его заводские настройки.

Моя рука продолжает прижимать тарелку к его паху.

Но через мгновение она отлетает в сторону, и я вновь вижу внушительное достоинство Кронглева, перемазанное соусом и... Не дать не взять, а натюрморт с гуляний на лоне природы.

— Теперь тебе точно придется сделать это, — говорит Кронглев, подходя еще ближе. — Я не пойду в душ в третий раз.

Несмотря на то, что у нас было, и то, что я частично виновата в случившемся... Я не хочу делать этого. Я, может, завтра умру! Что я скажу маме? А папе? Что перед смертью сдалась и сделала так, как та самая путанесса?

— Зачем ты моешь его так часто? Если чешется, то проблема не в гигиене, а в...

— Венере, — подсказывает И.С., потянувшись к моим волосам. — Я здоров, возьми уже!

— Я никуда не ухожу, — замечаю, старательно игнорируя покачивающуюся рядом со мной палку салями. — Вдобавок не употребляю постные продукты.

— Не верю. Ты такая тощая!

С трудом отрываю взгляд от его натюрморта и смотрю ему в лицо.

Его искрящиеся глаза совсем не вяжутся с тем, что он предлагает мне.

Он веселится, дери его за ногу!

— А пора бы начать.

Не знаю, как у меня получилось так легко оттолкнуть его, встать и даже оказаться у буржуйки, вернув на нее тарелку. Очень легко. Но на секунду меня перестало волновать все, потому что я заметила кое-что у печки, а точнее снимающуюся дверцу. Надо только приподнять, и прибор для вырубания тире побега готов.

— Прежде чем провернуть что-то подобное, подумай о том, что я единственный твой защитник в этом доме, — замечает Кронглев, словно прочитав мои мысли.

Какой же он все-таки наблюдательный, этот противник панировки в сухарях!

— Все благодаря тебе, — говорю, добавляя про себя: "Козлина!"

Я сбрасываю обувку, а следом за ней стягиваю носки и отправляюсь в душевую, чтобы ополоснуться и простирнуть грязные вещи.

— Бросай реветь, Богинюшка, — бросает Кронглев, протискиваясь в ванну вслед за мной.

Я не плачу. Просто подпираю лбом зеркало и размышляю, как быть дальше. Пока все, что ни делаю, оборачивается против меня.