Я услышала, как где-то там, далеко, возле Стёпки, завизжали тормоза, хлопнула дверь, остервенело и неожиданно громко, и заголосил сумасшедший ветер, и уже сквозь этот безумный вой до меня долетел Стёпкин голос:

– Не надо, я уже вижу. Стой, где стоишь. Буду через пятнадцать минут. Нет, через одиннадцать. Машка, не уходи никуда, слышишь?

– Да.

– И не реви.

– Я не реву. Я, Стёп...

– И я тебя, – односложно заверил он и отключился, а я повесила трубку и, закрыв глаза, прижалась лбом к шершавой стене.

Буся всегда говорила, что две вещи я, к великому её сожалению, не научусь делать никогда: признавать свои ошибки и просить прощения. И у меня не было ни одной причины, чтобы ей не верить, потому что Василиса Лиходеева, по её же словам, была совершенно такой же. Обидчивой, в чём-то мстительной и злопамятной. С другой стороны, видели ли вы незлопамятную ведьму? Лично я – нет.

Когда мне было четыре года, отец решил, что не сможет дать мне должного воспитания, что будет лучше, если я стану жить без него.

В тот день мне исполнилось  десять. Был праздник с друзьями, обязательным тортом и подарками.

Он приехал с букетом поздних астр, декорированных ветками кроваво-красной рябины, и игровой приставкой. Я вцепилась в него руками и ногами и, захлёбываясь от нечеловеческой любви, просила забрать меня с собой. Не потому, что у Буси было плохо – очень! Очень хорошо! – а потому что она не была им.

Он отказался.

Я рыдала до икоты, пока солнце не взошло над Луками. С тех пор я ненавижу рябину. С тех пор я не сказала отцу ни слова.

Спустя неделю после моего восемнадцатилетия я позвонила Стёпке и заявила:

– Всё! Теперь  я совершеннолетняя и ты не можешь больше мне приказывать. И в гробу я видела этот ваш филфак. Я хочу в Империю. И в долю хочу, в твою контору. Хочу быть твоей штатной ведьмой.

– Жди, – сказал он. – Буду через девятнадцать минут.

Хорошо, что я не успела начать собирать чемоданы, потому что вместо договора о сотрудничестве я получила три позорных шлепка по заднице и один подзатыльник:

– Чтоб мозжечок на место встал, – так прокомментировал тогда свои действия мой старший брат.

Это было три года назад. Полагаю, не стоит уточнять, что за это время я закончила универ, научилась любить свою работу и... Да. Со Стёпкой я больше не разговаривала.

Поэтому сейчас, стоя за углом техникума, прижимаясь мокрой щекой к кирпичной стене, я дрожала от стыда и страха. Я знала, что виновата. Знала, что он тогда поступил грубовато – чего ещё ждать от солдафона?! – но верно. Сто раз я набирала его номер. На домашнем телефоне, не снимая трубки. Тысячу раз шептала слова извинений в своих мыслях. Миллион упущенных возможностей...

– Я же велел не реветь, – раздалось за моей спиной на три минуты раньше обещанного.

– Я не реву-у-у, –  таки проревела я и кинулась брату на шею. – Не реву я, мне просто страшно.

Он обнял меня, немного приподняв над землёй, а затем водрузил на место и строго предупредил:

– Если это из-за мужика, то я сначала оторву ему яйца, а потом так тебе всыплю, что неделю сидеть не сможешь, потому что я не поехал на чертовски важные переговоры, и это...

– Это не из-за мужика, – вспыхнула я. – Это другое.

Внимательный взгляд синих глаз и быстрый кивок.

– Хорошо. Поехали, по дороге расскажешь.

Лет восемь назад Стёпка обосновался на Тринадцатом. Сказал, что работы здесь для наёмника непочатый край, да и вообще, перспективная территория. Открыл своё охранное агентство и за истёкшие годы очень плотно занял эту нишу: демонов-телохранителей в те времена у нашего правительства ещё не было.