— Женишься, значит? — почесал переносицу Ермолин, смотря в упор на Игната. — Зачем тебе Шурка моя, вроде говорили, на дочке Барханова женишься?

— Уже нет, — спокойно ответил Игнат и честно ответил: — Уехала Люба, отказала.

— Дело молодое, — рассудительно качнул головой Ермолин. — Значит, было за что отказать.

— Давай-ка мы спросим Шуру, может, и она откажет? — оглянулся вокруг Игнат.

Было странным, что она не появилась на шум, нигде не мелькнула. Жива ли, не покалечена? Чего ожидать от типа напротив? Настя тоже притихла, сидела на старом стуле, сжав ставшие тощими плечи, потирала их ладонями, словно ей было нестерпимо холодно в отчем доме. Всё выхватил взгляд Игната, ничто не ушло от внимания: чистые, наутюженные занавески, которым лет двадцать прошлой весной исполнилось; отсутствие пыли на всех поверхностях, чистые, свежеокрашенные подоконники с цветами, в основном алоэ, каланхоэ, герань; иконы в красном углу с двоеперстием.

— Зачем тебе её согласие? — отозвался Ермолин, которого хотелось попросту придушить, а не вести чинные разговоры.

— Мне Шурино согласие ни к чему, а вот мать своих будущих детей спросить стоит, — прищурившись, ответил Игнат. — На всю жизнь беру жену, уважить лишним не будет.

— И то верно, — вдруг кивнул Ермолин. — Настька! — крикнул он, от чего средняя дочь подпрыгнула на месте. — Ключ знаешь где, — это уже буркнул в спину подскочившей Насте, которая рванула в центр комнату, упала на колени и начала откатывать потёртый палас.

Через несколько секунд показался амбарный замок, пристроенный прямо на дощатом полу, запиравший вход в подпол. У Игната похолодело в груди. Тварь! Запереть девчонку в подполе, сыром подвале, среди Сибири, где и летом редко бывает жара — обречь на простуду как минимум.

Уже через минуту Шура появилась посредине комнаты. Она рефлекторно отступала от зияющей дыры в полу, обхватывая себя тощими, бледными ладонями, в то время как Настя накидывала на неё старое покрывало с кровати, таким отработанным движением, что у окружающих кровь в жилах стыла.

Исус Христос**, если ты существуешь, помоги, не дай совершить тяжкий грех — убить грёбаного фанатика, абьюзера, не ценящего ни свою жизнь, ни жены, ни дочерей. Игнату приходилось убивать, такова правда его профессии. Но гибель врага, такого же военного, как он сам, и смерть гражданского, пусть трижды идиота — это разные смерти.

— Всё слышала? — Ермолин тяжело посмотрел на Шуру, та мелко закивала, бросив перепуганный, короткий взгляд на Игната.

— Пойдёшь за него, — якобы спросил отец у дочери, звучало даже не утверждением, а приказом.

— Кого Бог пошлёт, за того и пойду, — пролепетала Шура, ещё раз быстро глянув на Игната, в уголках глаз прятался страх, настолько явно читающийся, что Игнату снова захотелось орать матом.

Словно в средневековье провалился, смотрел глазами современного человека на творящийся беспредел и не понимал происходящее. Не мог принять ни умом, ни сердцем.

— Значит, согласна, Шура? — повернулся он в сторону девушки всем корпусом, поймал перепуганный взгляд, вынудил смотреть в глаза не отрываясь, и удерживал её взгляд, не позволяя отвернуться.

Мысленно просил одного: скажи «нет», откажись, пошли этот цирк с клоуном-отцом в такие причудливые дали, какие его жалкая душонка не видела. Откажись. Откажись! Я отвезу тебя в любой город, сниму квартиру, дам шанс на новую, счастливую жизнь, которую ты заслуживаешь. Прояви характер. Откажись. Откажись же!

— Да, — тяжело сглотнув, ответила Александра.

— Ладно, — Игнат постарался скрыть разочарование.