— Мне пора уволить мою службу безопасности? — хмурю брови. Мне это не нравится. И я все еще хочу ее трахнуть, хотя уже не так болезненно.

— Нет, — качает она головой, — вся информация в свободном доступе. Поверьте, в Палермо, где вы выросли, это не является тайной. И это далеко не весь список. Не вижу смысла перечислять все. Я просто хочу, чтобы вы знали, что я могу быть вам полезной, используя все эти знания для вашего комфорта.

А о моих сексуальных предпочтениях в Палермо тоже на каждом углу пиздят?

Но бессмысленно задавать вопрос, на который я заранее знаю ответ.

Сука, может сменить агентство и девочек из Рима возить?

— Тебе не кажется, что это выходит за рамки должностных обязанностей горничной? — спрашиваю достаточно резко.

— Нет, не кажется, — отвечает она. — Вам будет намного комфортнее в собственном доме, если этот комфорт будет создавать тот, кто хорошо знает ваши предпочтения.

— Ладно, допустим, — допиваю чай и отставляю чашку. — А теперь скажи, зачем это тебе?

— Что, простите? — хлопает ресницами.

— Не придуривайся, — морщусь, — ты могла устроиться в любое другое место. Но ты пришла именно сюда, в особняк. Зачем? Почему тебе понадобилась именно эта работа?

Роберта молчит, отводит глаза, затем снова возвращается взглядом к моему лицу.

Дожимаю.

— Ты молодая современная девушка, нахера тебе вот это «дон», «синьор»? Пердун Луиджи, который тобой помыкает? Я, который может тебя трахать где хочет и когда хочет?

— Это из-за Рафаэля, синьор, — отвечает она, понижая голос. Теперь он звучит монотонно и глухо. — Я могу работать через неделю, а свободную неделю проводить с сыном.

— Ты говорила, он ходит в детский сад?

— Это специализированная группа. Она часто на карантине, потому что дети болеют. А на няню у меня нет денег. И не каждая может справиться с моим ребенком.

— А что с твоим ребенком не так? — спрашиваю удивленно.

— Вы не заметили? — она кажется уязвленной, и это меня еще больше удивляет. — Он слишком активный, не может усидеть на месте, ему все время надо куда-то бежать. А ему нельзя.

Она замолкает, переводит дух. Кусает губы. Сейчас расплачется?

— Нельзя? Почему?

В груди словно наваливается тяжелый камень.

Мне не хочется это услышать.

Но я это слышу.

— У Рафаэля врожденная недостаточность митрального клапана. Это...

— Я знаю, что это, — обрываю ее, — у моего брата был такой же диагноз.

Камень давит, ворочается. Больно, сука.

— Вашего брата нельзя было оперировать, синьор, — голос Берты звучит все тише. И глуше. Он словно отдаляется, и я наклоняюсь вперед, чтобы лучше слышать. — Раэлю можно будет сделать операцию, когда ему исполнится пять. До этого времени нужно его ограничивать, следить, чтобы он не носился как угорелый. Вы же видели, какой он...

— Видел... — мне почему-то становится тяжело говорить, я еле ворочаю языком. — Тебе следовало не устраивать со мной долгие переговоры, а сразу все рассказать, Роберта. Завтра же отвезем ребенка в клинику, его обследуют... Я оплачу все лечение.

— Спасибо, синьор, я уже обследовала его в хорошей клинике. У меня есть деньги, бабушка оставила мне небольшое наследство. Мне нужна работа и возможность быть рядом со своим ребенком. Чтобы он был у меня на глазах... — она говорит, а ее голос отдается в голове эхом.

Будто там пустота. И картинка плывет.

Пиздец. Что со мной.

Мотаю головой, пытаясь навести резкость и убрать фон.

— Я завтра поговорю с Луиджи, он переведет тебя на другой участок, где ты будешь максимально разгружена. Займешься сыном, а я бы все равно хотел, чтобы мой доктор посмотрел ваши результаты обследования.