Вздыхаю и наблюдаю, как Чудовище марширует к первому кандидату. Приказывает поднять лицо выше и с размаха бьет его. Паренек, крепкий на вид, теряет сознание и падает на траву.

— Жесть… Вероника! Это варварство! Зачем поощрять беззаконие?!

— Поверь, настоящие мрази собраны далеко не здесь. Их имен мы никогда не узнаем, в отличие от имени моего мужа. Он в курсе. Да, Артём жесток, но поступает по совести. — Вероника тянется к брендовой сумочке и копошится в ней. — Потом отжиматься на кулаках будут — и еще половина отсеется. Ну и в конце самых стойких ждет разговор с Громовым. И кто не обосрется, того возьмут. — Вероника невозмутимо достает грелку из сумки. — В прямом смысле этого слова!

Последнюю фразу деловито произносит, мол, какой у нее муж крутой. А я вздрагиваю после падения очередного парня. Замут точно озверел, и после его кулака без сотрясения не обойдется. По спине ползет неприятный холодок.

— Выпьем?— игриво шепчет Вероника.

— Чего?— не сразу понимаю ее.

— Коньячок. Коньячок под язычок. Пока мужики не видят.

Вероника оглядывается по сторонам, как мелкий воришка. Просит меня сесть так, чтобы ее делишки были незаметны для мужчин. Ловко выливает из кружек чай и зубами выдергивает пробку из грелки.

— А муж думает, что я иногда мерзну, вот и ношу с собой грелку. Быть супругой лидера группировки намного сложнее, чем быть самим лидером.

В компанию к алкоголю Вероника достает горсть шоколадных конфет и кидает их на плед. Я не пью, но снова поднимаю взгляд на Замута. Слышу, как он рычит, приказывая оттащить избитых в автобус. И мне сразу хочется пригубить алкоголя.

Замут возвращается к машине и снимает окровавленные бинты. До скрипа зубов напрягаюсь, когда он заставляет оставшихся отжиматься. Ругается на них, пугает. Говорит, «слабаки», «щеглы» и «стертые в мясо казанки — это норма». Страсти кошмарные наблюдаю. Вот как после такого садиться с ним в машину?

— Мне чуть-чуть, — предупреждаю Веронику.

— Конечно, я тоже не собираюсь напиваться. Громов потом ворчать будет еще неделю, — почти до краев наполняет наши кружки и разворачивает конфетку. Делаю то же самое, наблюдая, как женщина залпом опустошает содержимое. — Ты не нюхай, а пей, — руководит процессом.

— Фух… обжигает.

— Закусывай скорее.

Я чувствую сначала горечь, а после приятное тепло по всему телу и восторг. Обманчивое блаженство. Вероника разливает по второй. Минут через двадцать я начинаю понимать Артёма Громова. Хочешь жить — умей вертеться. А Вероника Сергеевна будто читает мои мысли своим хмельным взглядом:

— Жизнь наших мужчин всегда находится в опасности. Сегодня им выражают глубокое почтение, а завтра могут предать. Ради чего? Власти и денег. Самые близкие, Надя. Крысы!

Она говорит так, словно догадывается. Заставляет меня краснеть и сгорать не только от палящего солнца. Я стараюсь улыбаться непринужденно, а в глазах двоится. Навязчивая коньячная мысль заставляют меня встать с пледа.

— Стой, ты куда? — волнуется Вероника.

— Сейчас вернусь.

Покачиваюсь и шагаю поговорить с Громовым, как взрослые люди. Балансируя руками, чтобы не упасть, плетусь по траве, перешагиваю муравейник.

Громов стоит ко мне спиной, прячет кулаки в карманы спортивных штанов. Он со стороны изучает новых отморозков. Больше ничего не вижу, медленно моргаю. Внезапно чувствую, как чья-то ладонь останавливает меня на полпути и рывком тянет обратно. Щурюсь и сквозь дымку различаю черты Замута.

— С тобой что?

— Все нормально.

Он принюхивается и хмурит брови. Мне отчего-то смешно видеть Замута таким, а ему не смешно. После коньяка во мне просыпается только мне понятный юмор и тонна отваги.