— Кроме нас больше никто не знает! — поспешила заверить Матриция. — Ни другие сёстры, ни госпожа Првленская, ни служанки.

Я подняла краешек губ. Святая наивность! Сомнительно, чтобы Тильда догадалась, а Лаптолина — нет. Впрочем, это уже не важно. Мы берегли нашу тайну в Кроунице, наш маленький счастливый мир, а теперь всё это так далеко, так невероятно, что даже мне самой кажется неправдой.

Почти забытое, горькое и болезненное чувство, обида и надежда маленькой Юны шевельнулась в груди в отчаянной попытке расколоть скорлупу безразличия. Чтобы срочно занять себя каким-то глупым занятием, я вытянула вперёд ладонь и рассмотрела её. Стараниями Эсли кожа на подушечках стала нежнее, ногти — аккуратнее. Непривычным жестом я взмахнула пальцами, будто они были унизаны перстнями.

— Ментор и мейлори в Квертинде не должны нарушать этических норм, — Финетта была явно обеспокоена моим молчанием, поэтому потрудилась оправдаться. — Он же как отец тебе, как старший брат. Кровная связь делает вас почти родственниками… — она подошла, села напротив и заглянула в глаза. — Но мы не осуждаем.

— Наоборот, — голос Матриции дрогнул. Девушка порывисто шагнула к нам и с размаху налетела на Стрилли, что тащила ворох подушек куда-то в комнату гигиены. Под возмущенное “лу-ли” подушки разлетелись, мелькнув вышитыми наволочками. Леди Ноуби извинилась перед рудвиком и горячо продолжила: — То, что сделал Кирмос лин де Блайт дало надежду всем влюблённым квертиндцам. Ваша история особенная, она придёт силы и воодушевляет! Фи! — с улыбкой обратилась она к подруги. — Помоги же мне!

— За любовь, за счастье и друг за друга надо бороться до конца, — в подтверждение зашептала леди Томсон. — Даже если вас осудит всё королевство, даже если ваша любовь не совсем такая, какой её привыкли видеть квертиндцы…

Финетта замолчала, всем телом подавшись к Матриции. Девушки тянулись друг к другу, как цветочные лозы к опоре. Таинственная пауза длилась и длилась пока, наконец, до меня не дошло.

— Подождите, — с подозрением нахмурилась я. — Вы же не…

— А давай я тебе спою! — звонко перебила телёнок Матриция.

Она подпрыгнула, хлопнула в ладоши и с нарочитой суетой скинула туфли. Взобралась на пуфик, будто бы он был импровизированной сценой. Её подруга Фи с жаром зааплодировала, призывая меня присоединиться. Я развела руки, потрясенно переводя взгляд с одной на другую.

Сестра Ноуби запела:

Pu ignem canvi do, poctar pu meo corde

Te krimis min basson el calmi essinca.

Co hujo ma altar benmonio del Tolmund,

Deveine mir vital jo cripta nimita.

Я застыла с открытым ртом. То ли от неожиданного осознания, что сестёр связывают особые отношения, то ли от чарующего, гипнотизирующего голоса Матриции. В песне она преображалась: становилась просто нечеловечески привлекательной, превращалась из телёнка во взрослую женщину невиданной красоты. В этот миг, глядя на её раскосые глаза, лёгкий румянец, на тонкие запястья и чётко очерченный подбородок, подсвеченный желтой магией тиаля Нарцины, я бы назвала Матрицию Ноуби самым прекрасным существом, виденным мною когда-либо. Это была красота сокрытая, и от того осознать её было особенно трепетно. В хрипловатом голосе девушки звучал звездопадом Кроуниц, густились туманы Галиофских утёсов и дрожали вершины скал. И тот лёд, что я носила в себе, тоже дрогнул…

— А перевод? — я вцепилась в подлокотник плетёного кресла и остановила его ход. — Что означают эти строки?

— Ты не знаешь тахиши? — удивилась Финетта.

— Я сама перевела этот отрывок баллады на язык древних волхвов, — похвасталась Матриция. — Это настолько красивые и грустные слова, что они заслуживают звучать в вечности. Но если хочешь, я могу спеть ещё и оригинал.