Погода год на год не приходится. Иной раз осень сухая, теплая. А бывает с дождями, солнца за тучами не видно и прохладно. К зданию штаба полка подъехала одноколка, с сидения выбрался офицер. Алексей встал на колено, уложил штуцер на кирпичную кладку, прицелился, а офицер быстро проскочил в здание. Подосадовал на себя Алексей. Прозевал, промедлил! Но и смотреть все время через прицел невозможно, глаза устанут, замылятся. Ждать пришлось не менее получаса. Офицер вышел в сопровождении другого офицера. Кто кого важнее, выше званием? Все равно, лишь бы попасть! Алексей прицелился, выстрелил. С крыш сразу поднялась стая ворон, загалдели. Зато упал офицер, уже стоявший у кабриолета. Солдаты у входа начали осматриваться: кто и откуда стрелял? В городе не всегда просто определить, звук отражается от строений причудливо.

Алексей сразу ремень штуцера через плечо кинул, рукавицы натянул — и по веревке вниз. Веревка пеньковая, грубая, даже через кожу рукавиц ладони чувствуют жжение. Едва ногами на утрамбованную землю вступил, быстро задами, не выходя на улицу, уходить стал. Это хорошо, что вокруг церкви нет забора. Квартала два отошел, тут уже сожженные дома пошли, никого нет — ни французов, ни жителей. Пахнет горелым и мертвечиной. Для Алексея самое то.

Зашел за обгоревший остов дома, зарядил штуцер. Когда оружие к бою готово, чувствуешь себя увереннее. Все же он солдат, а не охотник на пернатую дичь. Уже день прошел не зря. Из армии Наполеона минус один офицер. Судя по тому, как упал француз, было ясно — наповал. Алексей много раз видел, как падает пораженный пулей или осколком человек. И уже мог отличить — ранен, даже тяжело, либо убит.

Присел на бревно. Карты города нет, а старинная Москва отличалась от современной. Кроме того, он не знал, где расположились воинские части французов. Если судить по записям историков, в южной и юго-­западной части города. Алексей в любом месте всегда старался определить свое местоположение на местности. Каждый раз получалось, а сейчас он хоть и в русском городе, а затруднительно: после пожаров не все старожилы смогли бы понять, ибо сгорели кварталы. На месте пожарищ только печные трубы.

Сзади раздался шорох. Алексей с положения сидя рванулся вперед, упал, перекатился на спину. Очень вовремя! Потому что сзади подкрался мужик и ударил топором по месту, где только что сидел Алексей. Вид у мужика звероватый, бородой на лице зарос по самые глаза. Топор за топорище дергает, а лезвие глубоко в бревно вонзилось. Алексея даже передернуло: не опереди он мужика, располовинил бы его.

— Эй, ты чего? С глузда съехал?

Мужик в удивлении глаза выпучил:

— Не пойму я — ты русак или француз? Форма-то на тебе чужая.

— Русский. Переоделся вынужденно.

— Тогда звиняй.

Мужик все же выдернул топор, сунул топорищем за пояс. Одет как горожанин на тяжелых работах — амбал, плотник, кожемяка. Ладони широкие, мозолистые и в плечах широк.

Алексей поднялся. Сейчас, во французской униформе, он для своих чужой, как и для французских солдат. Знал бы язык, можно было какое-то время обманывать те же патрули.

— Ты кто такой? — спросил он мужика.

— Матвей Завенягин, лесогон я.

Ага, плоты по рекам сплавляет. Но тогда он не москвич, а с северов русских — архангелогородец, пермяк, а то и из Сибири.

— Меня Алексеем звать. Ты как в Москву попал?

— Как прослышал о наборе в ополчение, так на лодку — и поплыл. А из Москвы уже бегут все. Я не для того плыл, чтобы назад возвертаться.

— Ага, партизанить решил.

— Можно и так сказать.

— И где же обосновался?