И пахнет чудесно – сукном, духами.

В центре класса, за зеленым раскроечным столом, стоят рядами скамейки с пюпитрами, где установлены складные деревянные пяльца.

У левой стены возвышается обожаемый девочками предмет – шкаф в виде игрушечного дворца. Его обитатели – фарфоровые куколки – одеты в прекрасные наряды: зеленые охотничьи камзолы и розовые бальные платья, кофточки и юбки пастельных тонов для утреннего чая и черные кружевные платья для театра, и даже вызывающие, но такие соблазнительные сорочки алого шелка.

Все изготовлены волшебными руками госпожи Фуляр.

Мне же куда больше чем кукольный шкаф нравился ряд швейных машинок у окна. Солнечные зайчики зажигали блики на их латунных колесах, горели золотыми пятнами на полированных столешницах, установленных на резных чугунных ножках.

Девочки стремились занять самую крайнюю машину, ту, что во время работы наигрывала, как шарманка, веселые мелодии. Репертуар у нее был обширный. Ходило поверье, что включал он и ужасно неприличную кабацкую песенку про герцогиню и хромого кучера с большим хлыстом. Но пока ни одной из нас эту песню услышать не удалось.

Конечно, чаще всего за эту машинку садилась Адриана – никто не осмеливался оспаривать ее право брать самое лучшее.

Но меня завораживал и веселый дробный стук обычных машинок, и даже не пугали заправленные в них острейшие иглы, потому что они были укрощенные, почти ручные и потому безопасные.

А вот на ящик с ножницами я старалась не смотреть.

Это и есть моя первая позорная тайна – я до тошноты, до обморока боюсь острых предметов!

Страх появился у меня в детстве, и обязана я им принцу Ингвару.

Однажды он шутки ради кольнул меня булавкой, но не рассчитал силу. Булавку вошла в мое предплечье глубоко, почти по шляпку. Ингвар и сам перепугался до одури, отдернул руку и разревелся. Я смотрела на торчащий из тела блестящий, чужеродный предмет и не могла вздохнуть – не столько от боли, сколько от ужаса. Хотя крови почти не было.

Булавку вытащила няня, и она же больно отстегала Ингвара ремнем. Через день ранка воспалилась, доктору пришлось разрезать ее, чтобы выпустить гной. Когда он достал острый скальпель, я завизжала и упала в обморок.

С тех пор при виде ножей, ножниц, бритв, игл, булавок у меня начинаются паника и головокружение. Я часто дышу, задыхаюсь, покрываюсь липким потом, мне хочется свернуться в комок и зажмуриться.

Надо ли говорить, каким мучением стали для меня уроки швейного и поварского искусства? Я шла на всевозможные хитрости, чтобы заставить себя нарезать хлеб или взяться за вышивание. В школе на уроках рукоделия меня наказывали за «нелепые капризы» и ставили плохие отметки.

В Академии стало проще. Госпожа Фуляр нашла выход. Ей единственной я рассказала о своем несчастье, и она придумала, как укротить мой страх.

У меня есть собственные иголка, ножницы и нож. Я привыкала к ним постепенно. Госпожа Фуляр велела дать им имена, как питомцам, и разговаривать с ними.

«Чтобы ты с ними подружилась», сказала она.

Не сразу, но я стала брать их в руки без опаски. Чужие, незнакомые острые предметы по-прежнему приводят меня в ужас.

Однако я не сдавалась, и по рукоделию, и по кулинарному я все же стала первой ученицей в классе. Кто бы только знал, чего мне это стоило!

Но, может, в этом году будет легче? Ведь нас, наконец, научат использовать магию для домашних дел.

***

Классная дама заняла стул в углу и достала вязание.

Госпожа Фуляр вышла на середину комнаты и звонко пригласила:

– По местам, барышни!

Швейной мастерице лет было под шестьдесят. Она обильно пудрилась, подкрашивала розовым губы и круглые, как яблочки, щеки. Седину в густых волосах скрывала краской цвета «горький шоколад».