Чья-то рука хватает меня за шиворот и тянет назад, но я ещё не всё сказала…

– Рома, не надо с ней ехать! Если ты останешься, она сама вернётся. Вот увидишь!

Но он на меня даже не смотрит и помогает своей мамаше взобраться в машину, а следом и сам скрывается в салоне. Даже не обернулся… А сильные руки уже затаскивают меня в дом. Я цепляюсь за дверную ручку…

– Вы же своему сыну жизнь портите! Что Вы способны ему дать? Да Вы просто… – папина ладонь зажимает мне рот.

– Остынь, Евлалия! – он затаскивает меня в дом. – Не заставляй меня быть грубым.

– Пап…

– Всё, я сказал! Тебе уже пятнадцать, а не пять. Пора давно научиться следить за своим языком, потому что во взрослом мире люди должны отвечать за свои слова и поступки. А моя дочь – тем более!

Я не помню, чтобы мой папа хоть когда-нибудь так со мной разговаривал. В нашем городе, да и за его пределами он имеет репутацию грозного и жесткого человека, но со мной никогда… Вот до этого момента. А всё из-за этой… О, господи, да какая разница! От меня ведь Ромка уехал! Мой любимый Ромочка…

Я молча поднимаюсь на второй этаж. Сейчас этот огромный дом кажется мне особенно пустым и одиноким. Вся прислуга проживает в отдельном небольшом доме, и им никогда не бывает скучно. Только вот мне сейчас совсем не до веселья. Смотреть на распахнутую дверь Ромкиной комнаты даже страшно. Но я захожу внутрь и прикрываю дверь. Ромка не оставил ничего, что бы могло напоминать о нём, но здесь всё ещё сохранился его запах. Я тихо ложусь на его кровать и обнимаю подушку.

Не-эт! Ну даже здесь его белобрысая курица оставила мерзкий душок своих тошнотворных духов. Я сбрасываю на пол подушку, вскакиваю с кровати и стягиваю пушистое покрывало, провонявшее этой гадиной. Вместе с покрывалом на пол улетает какая-то чёрная тряпка. Наклоняюсь, чтобы поднять – это Ромкина футболка.

Я снимаю с себя халат, рваную сорочку и надеваю футболку на обнажённое тело. Она пахнет только моим любимым мужчиной. Это моментально усмиряет мой гнев, хоть и не утешает. Папа был совершенно прав – пора начинать отвечать за свои слова и поступки. Почему ты, папочка, не сказал мне этого вчера? Или хотя бы на пару часов раньше? Я ведь всегда тебя слушаюсь…

Прежде чем погасить свет, замечаю, что недавний постоялец оставил ещё кое-что. На стене небольшое панно в виде древнего свитка – десять божьих заповедей. Я всё время смеялась над Ромкой, называя его божьей ромашкой. И над писанием этим тоже веселилась, извращая слова и понятия, а Ромка трепал меня по волосам и называл маленькой богохульницей. Это слово мне казалось самым смешным...

Ромка, я буду соблюдать их все, честно-честно! Ты только вернись!

Закутавшись в его одеяло и убаюканная мыслями о нашей скорой встрече и примирении, я не заметила, как провалилась в сон…

***

Проснулась я от страшного крика, переходящего в стон.

Где это… кто?

Я подскочила и села на кровати, прижавшись к стене. Натянула одеяло до самого носа и со страхом вгляделась в темноту. Из коридора послышалось какое-то мычание…

О, господи, папочка!

Я мгновенно срываюсь с места и босиком выбегаю из комнаты. В коридоре темно, но я вижу в самом конце коридора, как падает свет из открытой папиной спальни и вихрем мчусь туда.

Но он сам уже выходит мне навстречу, прижимая к уху мобильник.

– Не надо ничего. Сорвалось, говорю! Уже выезжаю! – рявкает он кому-то, а я вздрагиваю, глядя на его лицо.

Он будто постарел внезапно и шрам на щеке стал глубже и ярче.

– Пап, что случилось? – сиплю я едва слышно, но он проходит мимо, бросив на меня пустой безжизненный взгляд.