Не плакать, не плакать, не плакать! – шипела себе под нос.  

И у меня почти получилось – почти удалось заставить себя прекратить это позорное нюнераспускательство… если бы в тот самый момент меня не решили пожалеть. Вздохнув, Эллиор обнял меня за плечи и привлек к себе.

– Ну, хватит уже… Что я такого сказал? Должна же понимать, что можно, а что нельзя… Не реви, слышишь? Эй...

Ага, как же, не реви. С утроенной силой я разрыдалась своему обидчику прямо в плечо.

– Вы… ты…

– Можно ты…

– Ты сказал, что… вы-вы-сечешь… меня… - из-за судорожных всхлипов и накатившей икоты странно, что у меня вообще получилось что-либо из себя выдавить.

Он слегка отодвинулся, с недоумением уставившись в мое заплаканное лицо.

– А что тут такого ужасного? Если ты до такой степени не слушаешься – как тебя еще наказывать? Да не реви ты! Я бы осторожно… не сильно…

Вот как?! Как объяснить ему, что для вчерашнего свободного человека это его «наказывать» хуже навязанного секса? Как объяснить, что нельзя сечь живого человека плетьми или розгами – что бы он там не натворил… А тем более женщину – причем свою! Свою женщину! От которой ждешь ласки, уюта и тепла!

Как объяснить, что вообще нельзя заставлять, принуждать? Что у меня тоже есть желания? Или НЕ-желания?..

– У тебя губы дрожат, - совершенно сбивая меня с мыслей, Эллиор вдруг провел по моей нижней губе большим пальцем.

– Я… плачу… вообще-то… - замерев на полу-всхлипе, пояснила я.

Он провел еще раз, прижимая мои губы пальцем, не сводя с моего лица завороженного взгляда. Зрачки его потемнели, золотая кайма вокруг них, наоборот, засияла ярче.   

– А ты не плачь. Мне не нравится, когда ты плачешь.

– Ну так в чем проблема? Высеки меня – чтоб не плакала… – я хотела, чтобы мой ответ звучал саркастически-язвительно, но голос вдруг сел, и получилось… странно.

Непроизвольно, вслед за его пальцем, я облизнулась.

– Обязательно высеку – если напросишься… – подтвердил он, сглатывая слюну.

И дернулся ко мне, в одно мгновение хватая за щеки и накрывая мои губы своими – впился в меня жестким, хозяйским поцелуем, будто припечатывал… будто говорил – я здесь решаю, поняла? Я – твой единственный повелитель – решаю, плакать тебе сегодня или радоваться. Обижаться или… млеть.

И я млела… Черт бы его побрал, млела как похотливая сучка… и целовалась в ответ – с тем же энтузиазмом, с каким только что плакала…

Потянув меня за руки, он попытался усадить к себе на колени, но для этого пришлось бы разорвать поцелуй, и почему-то от одной этой мысли мне стало совершенно невыносимо… Нетерпеливо рыкнув, я еще крепче обняла его за шею – уже не отпуская, сама всасывая его язык, переплетая его со своим…

И не сразу поверила, когда поняла, что один из разнесшихся по карете глубоких стонов – мой…

Боже, я хочу его – осознание этой простой истины ошпарило, словно контрастный душ, выбивая почву из-под ног… А вслед за ним неизбежный вопрос – хочешь, да?! И что, бл*ть, теперь?!

Экипаж вдруг дернулся, остановился, заставляя нас распасться в стороны… Тяжело дыша, мы уставились друг на друга в каком-то заторможенном, обессиленном ступоре…

– Это… уже становится… традицией... – пытаясь отдышаться, Эллиор одернул на штаны рубашку, где уже вовсю топорщился на штанах бугор.   

Глубоко подышал пару секунд, помотал головой… и открыл дверцу в ответ на вежливый, но очень настойчивый стук.

– Сидеть тут? – шепотом спросила я, сама пытаясь успокоиться.

– Нет. Идем со мной.

Он спрыгнул первый, повернувшись, чтобы помочь спуститься мне. Развернулся, все еще держа меня за руку и застыл, будто налетел на невидимую преграду.