выгодной.

Эвелин это ненавидит. Она ненавидит быть сведённой к «рядом с кем-то». Она ненавидит, когда её заставляют. Но больше всего — она ненавидит, когда заставляют рядом со мной.

И всё же — натянутая улыбка появляется. Такая же фальшивая, как и тишина в её глазах. Она идёт ко мне. Медленно. Будто идёт по канату над пропастью. В этом закрытом платье она выглядит, как памятник собственному протесту.

Я ставлю бокал на поднос, который проносит мимо официант. Она останавливается передо мной. Метр расстояния. Будто это — её последняя защита.

— Ты запланировала поездку в монастырь? — спрашиваю тихо, ровно настолько, чтобы услышала только она. Мой взгляд скользит по её лицу. Губам. Шее. Закрытому вырезу. Спряталась?

— Зачем ты приехал? — Её голос спокойный, но я слышу — она напряжена. Утонувшая в собственном протесте.

— Соскучился, — бросаю просто, с тем самым лёгким наклоном головы, который она ненавидит.

— Как остроумно, — горькая усмешка.

— Почему ты не надела платье, которое я прислал? — спрашиваю тихо, но резко. Взгляд скользит по её фальшиво высокому вырезу. Этот образ — вызов. Но слабый.

— Я похожа на твою куклу, которую можно одевать и раздевать, когда тебе вздумается?

— Нет, — я делаю шаг ближе, её глаза вздрагивают, — ты не кукла. Куклы не кусаются. Не истерят. Не бросают взгляды, от которых хочется ломать чужие пальцы. Ты — проблема. Но моя. И поэтому я решаю, что ты наденешь. И когда.

— Ты омерзителен… — шипит она и делает шаг назад.

Уже хочет уйти. Освободиться. Спрятаться. Как всегда. Но я встаю перед ней. Один шаг — и она снова в ловушке. На этот раз — не из металла. Из тишины. Из глаз. Из рук, которые не касаются, но уже держат.

— Ты ещё не танцевала со мной, — говорю ровно, почти безразлично. Но я вижу, как дёрнулся мускул на её шее.

— Тогда стоило приехать вовремя, — её голос едва слышен, но каждое слово будто шепчет: "отстань от меня."

— Это не ответ.

— Я не твоя вещь, чтобы стоять в очереди по команде.

— Нет, — я делаю полшага ближе, — но до сих пор никто не умел так красиво убегать.

— И до сих пор никто не научил тебя, что "нет" значит "нет"?

— Конечно. Но твои "нет" всегда звучат как "ещё раз, но сильнее".

Она резко вдыхает. Румянец вспыхивает на щеках — от злости или от стыда, уже неважно.

Я протягиваю руку. Она не берёт. Тогда я беру её пальцы сам. Осторожно. Медленно. С улыбкой, которая говорит: "ты знала, что всё будет именно так."

— У тебя есть два варианта, — говорю тихо, спокойно, но с таким тоном, от которого её плечи невольно сжимаются. — Потанцевать со мной… или устроить очередной спектакль на глазах у всех. Будь умницей, Эвелин.

Её челюсть напрягается. Пальцы сжимаются в кулаки, ногти впиваются в ладони.

— Это не грёбаный выбор, — шипит она сквозь стиснутые зубы. Голос дрожит, но не ломается.
Пока что — нет.

Я наклоняюсь ближе. Достаточно, чтобы почувствовать её дыхание.

— Поверь, когда у тебя действительно не будет выбора — ты это поймёшь.

На секунду мне кажется, что она закричит. Ударит. Убежит. Но нет. Она выбирает третье. Подать мне руку — быстро, резко. Почти как удар. Словно не капитуляция, а сделка. Временная. Ради сохранения лица.

Я принимаю её пальцы. Тонкие. Напряжённые. Тёплые. Прикосновение, от которого что-то глубоко внутри сжимается в груди. Я веду её в центр зала. Тишина между нами громче музыки. Взгляды на нас — десятки. Сотни. Но я вижу только её. Кладу руку на её талию. Она вздрагивает, но не отступает. И не смотрит мне в глаза.

Если это её бой — она ещё не поняла, что уже проиграла.