— Иди за стол, — звонкий голос становится спокойнее, намного сдержаннее. — Еда стынет.

Они обе скрываются за аркой, и мы с собакой остаемся одни. Но и она скоро покидает меня, вынуждая почувствовать себя не только неуютно, но и одиноко. 

Подтягиваю ноги к груди и кладу подбородок на колени. Как бы ни силилась, не могу прекратить щупать мягкую бежевую ткань, натянутую на ложе. В отличие от наших гамаков — жестких, порой неудобных, если их самостоятельно не усовершенствовать, — подобное ложе отличается не только удобством, но и красотой. К такому комфорту легко привыкнуть. Но я не могу. Мне нужно вернуться домой во что бы то ни стало, как можно скорее. После моей пропажи все заботы наверняка упали на плечи Тумахи, но, несмотря на ее острый ум, она ведает лишь о том, как правильно воевать, создавать стратегии, а не как править людьми. Она стала воином еще в детстве, и только мне довелось узнать от отца о тонкостях правления. 

Тумахи была права. Со мной все же случилось что-то, неподвластное мне, и сейчас мой клан остался без предводителя. Это означает, что рано или поздно он окажется покорен другим кланом или еще хуже — изживет себя как нечто не нужное.

— Держи, — одно тихое, но по-прежнему непонятное слово осторожно выводит меня из оцепенения. Девушка, успев собрать длинные черные волосы в высокий хвост, протягивает мне тарелку. С едой, судя по запаху. — Яичница с беконом. Джон сказал, что ты еще не ела. Ну?.. Будешь?

Голос ее становится несколько вопросительным, и я забираю тарелку, но не спешу притронуться к еде, вопреки мучительному голоду, кажется, только усилившемуся после вдыхания чудесного аромата.

Девушка вздыхает и, к моему удивлению, садится рядом со мной.

— Еще он объяснил, что ты взялась не пойми откуда и ничего не понимаешь. — Она пристально следит за мной, и я в свою очередь делаю то же самое. Любопытно — это всего лишь интерес или же желание раскрыть мои тайны? — Я Валери. Помнишь, я уже говорила?..

Девушка протягивает мне руку, как делал Джон, и до меня, наконец, доходит.

— Наари, — отвечаю едва слышно и несильно сжимаю ее руку. Мягкая, приятная на ощупь. Это говорит о том, что она не знавала изнурительной работы и ужасов войны. Либо это произошло так давно, что ее кожа успела восстановиться.

На губах Валери появляется улыбка.

— Что-то, похоже, понимаешь. — Каким-то неуверенным движением она потирает ладонью шею и отводит от меня взгляд. Должно быть, смутилась. — Поешь и оставь тарелку здесь, — говорит, постукивая по поверхности низкого столика. — Джон вернется вечером, решим, что делать дальше. 

Валери поднимает на меня глаза, смотрит мгновение, а после спешит вновь оставить меня наедине со своими мыслями.

— Мне нужно отдохнуть. Если что-то понадобится... А-а, ладно, — рассеянно махнув рукой, она уходит.

Какое-то время я прислушиваюсь к тихому голосу Валери и недовольному голосу девочки, а затем в наступившей тишине сосредотачиваюсь на еде.

Я не помню, как поела, привыкнув к посеребренной палочке с несколькими зубьями, и поела ли вообще; сон совсем неожиданно завладел моим сознанием. 

Передо мной простирается моя деревня. Между лачуг, крыши которых заросли лозами и мхом, снуют жители: женщины выносят из хижин корзины, наполненные фруктами; некоторые из мужчин отправляются на охоту, другие — на весь день пропадают в кузницах. И только детишки беззаботно бегают по полю, не боясь пасущихся мустангов, смеются и играют с воздушными змеями.

Все такое же, как было раньше. Такое же, как шесть лет назад. Трава зеленая, небо ясное, с гор спускается прохладный ветер, а реки и моря не пропитаны ядом огненных дождей. Но что-то стремительно меняется… Эта светлая картинка исчезает, сменяется мрачными пейзажами, разрушенными домами, почерневшими деревьями и полями, обугленными трупами. Народы воюют, но теперь непонятно за что — наш мир погиб.