Королева открыла сумочку и заплатила причитающееся. Деньгами она заниматься не привыкла и отсчитывала купюры медленно.

– Ну все, пока, – попрощался Спигги. – Теперь пойду загляну к принцу Чарлзу. Он небось еще не лег?

Было уже четыре утра, когда Спигги прошел через полицейский кордон в конце переулка; в кармане у него прибавилось сто фунтов, да и в пивной сегодня будет что рассказать! Он дождаться не мог наступления дня, язык у него так и чесался.

В половине пятого утра на пороге дома номер девять Тони Тредголд пилил диван, который некогда принадлежал Наполеону. В переулке Ад не принято жаловаться на шум. Шум – дело обычное, на его создание уходят и днем и ночью немалые силы. Вот если шум стихает, тогда обитатели переулка Ад подходят к дверям и окнам, выясняя, что же такое стряслось.

Диван не выдержал и развалился надвое. Кусок поменьше придержала Беверли. Подождав, пока Тони с Филипом отнесут более массивную часть в гостиную, она поволокла обрубок следом.

– Забить в него завтра с полдюжины шестидюймовых гвоздей, и будет как новенький, – сказал Тони, гордясь своими плотницкими успехами.

Взглянув на любимый диван, королева поняла, что, даже распиленный пополам, он все равно велик для гостиной.

– Вы были очень любезны, мистер и миссис Тредголд, – поблагодарила она. – А теперь идите спать, прошу вас.

– Как здесь стало красиво. – Беверли оглядела комнату. – Малость тесновато, но очень красиво.

– Погодите, вот развесят картины, тогда… – зевая, сказала королева.

– Да, вон та мне особенно нравится. – Беверли тоже зевнула. – Это кто ж ее нарисовал?

– Тициан, – ответила королева. – Спокойной ночи.

Умываясь и раздеваясь ко сну, и королева, и принц Филип испытывали смущение. Все комнаты были забиты мебелью. Протискиваясь в узких проходах, они то и дело задевали друг друга и без конца извинялись. Наконец в сереньком рассветном полумраке они улеглись, размышляя об ужасах прошедшего дня и о предстоящих кошмарах.

С улицы донеслись вопли молочника, пытавшегося спасти свой товар от местного воришки. Королева повернулась к мужу. А ведь он все еще красив, подумала она.

Страж Столового Серебра в упор разглядывал Джека Баркера, нового премьер-министра.

Очень даже симпатичный, думал он. Ростом пониже, чем выглядел по телику, но очень симпатичный. Костюмчик, правда, простоват, туфли тоже не из дорогих, зато лицо красивое, с правильными чертами, глаза восхитительные – фиалковые, и ресницы длиннее, чем паучьи лапки. Так бы и съел.

Было девять часов утра. Они спускались на лифте в шахту бывшего бомбоубежища, расположенного на территории Букингемского дворца. Джек подавил зевок. Он всю ночь прокорпел над своими расчетами.

– Вы, небось, вечером рады-радешеньки скинуть это идиотское облачение? – спросил Джек, глядя на гетры, пряжки и камзол, украшенный аксельбантами и замысловатыми застежками.

– Да нет, я люблю всякие блестящие штучки, чего уж там, – признался страж, вынимая из кармана жилета ключи. Лифт остановился.

– На какой мы глубине? – спросил Джек.

– Сорок футов, но до цели еще не добрались.

Выйдя из лифта, они зашагали по коридору, вдруг сделавшему крутой поворот, так что теперь они шли едва ли не вспять.

– Как вас зовут? – спросил Джек.

– Официально я – Страж Столового Серебра.

– А неофициально?

– Малколм Балтитьюд Восток.

– И давно вы здесь работаете, мистер Восток?

– С тех пор как школу кончил, мистер Баркер.

– Нравится вам тут?

– Да, я вообще люблю красивые вещи. Летом скучаю по дневному свету, но дома у меня в спальне стоит кварцевая лампа.