Эффект, который земные люди за неимением другого обозначения называли влечением, выветрился, и лисица снова могла трезво мыслить. Отвращение накрыло с головой. Ненависть к Догану, ненависть к ящеррам, страх за любимую подругу.

Мира!Держись!

Когда гонщицу изгоняют – это конец. Она вольна уйти из Штольни в любой момент, её просто отпускают, вот только без браслета она становится беззащитна. Как только её кто-то узнает, на неё набросятся все ящерры, кому она попадется в поле зрения. Убьют, надругаются, изнасилуют, отомстят за то, что была недоступна, что жила роскошной жизнью, лучше, чем некоторые ящерры. Ведь откуда им знать…

У входа в комнату Миры собралась толпа: те, кто сострадал, кто сострадал показательно и те, кто открыто потешался над её горем.

Марлен начала протискиваться вперед – перед ней почему-то расступались. Она слышала крик[Кошечка 39] и, мольбы, а когда оказалась в комнате – увидела то, что навсегда изменило добрую наивную лисицу.

Их было трое – трое ящерров-терциев. Двое из них держали Миру за руки, но девушка отчаянно вырывалась. Она была женщиной, но она было гонщицей и умела за себя постоять. Мира билась в истерикеона кричала и звала на помощь, пока ящерры насильно волокли её из комнаты.

– Пустите! Не имеете права!

Марлен подбежала в ящеррам, попыталась защитить подругу. Один из них, не ожидавший нападения, рефлекторно, четким ударом рассек Марлен бровь. Мог и сильнее приложить, но, видимо, в последний момент вспомнил, что если одну из гонщиц изгоняют, это не значит, что к другим можно применять рукоприкладство. Нельзя… пока.

Терций всего лишь был удивлен, ведь Марлен была первой, кто встал на защиту другой гонщицы, и ящерры не знали, как реагировать. Марлен, превозмогая боль, поднялась.

– Нет, не трогайте её! – кричала отчаянная лисица. – Не смейте!

Мира тоже была в истерике – она не плакала, но в глазах её плескался такой ужас, что Марлен была готова сражаться насмерть – лишь бы Мируоставили в покое. Впервые ей доводилось видеть её старшую, во всем более ловкую и опытную подругу, в состоянии животногостраха.

Лисица снова бросилась на ящерра, но в последний момент её остановил тот, другой, что всё это время стоял в стороне.

И тогда лисицу будто огнемопалили!

Марлен его узнала – то был тот терций, у которого Марлен когда-то украла оружие. Тот, которого величали родственником Догана Рагарры.

Она бы удивилась – как тесен мир, но в тот момент ей было не до удивления. Лишь страх за любимую подругу руководил всеми её действиями.

Она вцепилась в него руками, и он ей это позволил: не вырывался, когда её цепкие пальцы ощупывали его камзол, прикасались к твердим нашивкам на ткани.

– Я вас прошу… не трогайте её, – истерично шептала Марлен, заглядывая в глаза терцию, которого когда-то (в другой жизни) так сильно оскорбила. – Мира ни в чем не виновата. Моя Мира…

Он её рассматривал, и в другое время (может быть, до встречи с Доганом) Марлен бы даже польстилась на этот взгляд, попыталась на нем сыграть, но знакомство с главным судьей города напрочь выбило из лисицы умение распознавать мужской интерес. Да и ситуация, при которой они свиделись во второй раз, не способствовала зарождению нормальных человеческих отношений. А потому-то не увидела лиса того, что лежало на поверхности.

В какой-то момент ящерр грубо скинул с себя руки девушки. У Марлен закружилась голова.

Ноги её подкосились. Она бы осела на землю, если бы не руки проклятого терция, теперь уже он поддерживал её.

Под её глазом наливался сочный синяк, из рассеченной брови стекала кровь. Какой контраст между её вечерним платьем и заплаканным избитым лицом! Женщина эта казалась одновременно жалкой и чертовски трогательной, хоть и не догадывалась об этом.