Подкрепившись, на ночь мы всё-таки решили остаться в таверне, и Лайонел, положив на прилавок две серебряные монеты, негромко обратился к трактирщику:

– Мне нужны две комнаты до утра. А ещё, чтобы наших лошадей как следует накормили и устроили в стойло.

Хозяин заведения пожевал что-то, а потом с шумом проглотил.

– А она, – взглядом показал он на меня, – тебе кто будет?

От такого вопроса сердце моё сжалось. Господи, лишь бы король не назвал меня своей сестрой.

– Жена.

– А зачем вам тогда две комнаты, коли она твоя жена?

– Я сказал две комнаты, значит, мне нужны две, – Лайонел положил на прилавок третью монету. Его глаза недобро блеснули.

– Второй комнаты нет. Поэтому либо бери, что есть, либо проваливай.

– Либо можешь отправить её ко мне, а сам занять ту конуру, что предложит старина Клаус, – подал голос мужчина, седевший в углу. Свет от свечей на него почти не падал, из-за чего я никак не могла разглядеть его лицо. Хорошо заметен был только массивных размеров нос.

Резко развернувшись, мой муж наполовину вытащил меч. Он уже давно посматривал в сторону незнакомца, и тот явно ему не нравился.

– Мы берем комнату, – быстро затараторила я и накрыла ладонью кожаную перчатку Лайонела. Трактирщик без всякого зазрения совести бросил в карман все три серебряных, предварительно попробовав каждую монету на зуб. Я отвернулась. Слишком уж сильно в это мгновение он был похож на моего отца.

– Тогда хотя бы приготовь нам ванну.

– Это можно. – Хозяин впервые за вечер улыбнулся и показал свой на четверть беззубый рот. Те зубы, что в нём ещё остались, были чёрными и кривыми. – Клара сейчас всё мигом организует. – И старина Клаус свистнул женщине в застиранном переднике, словно та была дворовой собакой.

Первой мыться пошла я. Клара завела меня в узкую комнатку с низкой люстрой, в которую помещалось шесть свечей. В центре прямо на полу стояла ванна, точнее высокая деревянная бочка, а около неё – длинная деревянная скамья. На скамье я и разделась до рубашки, положив рядом небольшой узел со сменным бельём и изрядно застиранное полотенце, выданное хозяином таверны. Другую скамью, по всей видимости, более тяжёлую, Клара придвинула к двери и уселась на неё с самым серьёзным видом.

– Щеколда сломалась ещё года полтора назад, – объяснила женщина, пока я забиралась в бочку всё с той же скамейки, – а скряга Клаус деньги на новую не даёт, вот и приходится выходить из положения так, когда моется леди. А-то у нас забулдыг хватает – могут и заглянуть и чего дурного сделать, особенно, если в ванне сидит красотка вроде тебя.

От последнего замечания я громко прищёлкнула языком и с чувством закатила глаза. Вода в бочке едва теплилась: такую я никогда не любила, но делать было нечего. Либо мыться чем есть, либо ходить грязной. Я выбрала первое и провела куском серого мыла по коже. Пахло оно неприятно. Клара, глядя на меня, выдавила смешок. Помогать мне с мытьём она, естественно, не собиралась.

– Ты никак из благородных была? – спросила она, скрестив на груди руки. – На мыло смотришь так, будто это коровья лепёшка. Хорошее оно, хорошее. Без цветочных наполнителей, конечно, но, по крайней мере, кожу не разъедает.

С последним я была не очень-то согласна. Рану от стрелы щипало адски. Она уже успела затянуться плотной коркой, но при надавливании всё равно саднила. Специальный лекарь Лайонела сказал, что рубец от неё уже никуда не денется и останется со мной до конца жизни.

– Почему это была? – ответила я с некоторой заминкой. – Я и есть из благородных.