Женщина на каталке еще сильнее выгнулась, захрипела, забилась в судорогах… и обмякла, словно потеряв сознание. А по ее коже, от бедер к коленям пополз огонь – синий, как из газовой конфорки, так будто кто-то поджег тополиный пух на поляне травы.

Но не это потрясло меня и убило, заставляя мои колени подогнуться, а меня саму – сползти по двери кладовки на пол.

Меня потрясло то, что стало с этими ногами после того, как огонь прополз по ним и исчез где-то в области икр женщины.   

– Не может быть… – шептала я, стараясь не потерять сознание. – Этого просто не может быть…

Но это было. Отрицать то, что я видела, было невозможным, и галлюцинациями я не страдала. А потому закрыла глаза, и твердо проговорила про себя то, что только что увидела.

Да. Мой профессор только что сделал так, что ноги лежащей на каталке женщины стали идеально гладкими, розовыми, как у младенца, и… боже мой! На два, а то и на три размера меньше в обхвате!        

– Кто здесь?! – злобный голос Воскресенского раздался, казалось, у меня прямо над головой. Мы с Марго подпрыгнули, переглянулись, я же задрала голову наверх, с ужасом глядя на дрыгающуюся под шваброй ручку двери.

Профессор замолчал на мгновение, словно выжидал, что же ему ответят, а потом ударился с нечеловеческой мощью в дверь и зарычал.

– А ну, НЕМЕДЛЕННО открывайте!!

– Мамочки… – пролепетала еле слышно Марго. Я шикнула на нее, одновременно отползая куда-то прочь от двери. Слепо ткнулась во что-то мягкое и замерла, молясь, чтобы мое оглушительно колотящееся сердце не услышал никто, кроме меня самой.

Какой кошмар… Куда мы влипли?! И что, черт возьми, там только что произошло?!

– В последний раз предупреждаю… – донесся от двери угрожающе низкий голос. – Открывай по- хорошему, кто бы ты ни был!

И снова этот язык – низкий, на страшных, нечеловеческих тонах. Как его горло-то такое выдерживает!  

И снова страшный удар в дверь. Марго начала тихо всхлипывать от страха, а щетка, судя по скрипу, начала прогибаться. Да что он за уборщиком не идет?!

– Что ж… Ты сам навел это на себя, грязный сухелло! – с этими словами Воскресенский куда-то удалился, но не успели мы с Марго перевести дух, как он вернулся, бормоча себе под нос нечто неразборчивое.

– Что это? Что он делает? – еле слышно пролепетала Марго, указывая в почти полной темноте куда-то на пол. Я обернулась и втянула ртом воздух – резко очерченное на фоне полоски света, в кладовку пролезало нечто похожее на узкий, плоский лист бумаги, шуршащий как Маргошины пакетики с печеньем.

Я нахмурилась – он что, записку нам засунул с требованием выселения из кладовки?

– Мурра нейи! – донеслось из-за двери. Лист бумаги дернулся, приподнялся… и наполнился, становясь объемным.

– О господи… – вскрикнули мы одновременно и в голос, глядя как прямо на наших глазах, покачиваясь и светясь удивительной, золотистой кожей поднималась с пола крупная, пятнистая и злобно шипящая… змея!

Тут уже стало не до конспирации – забившись как можно дальше в угол мы шарили по полу в поисках чего-нибудь потяжелее – запустить в гадину. И нашли! Не сговариваясь, обеими руками схватили с двух сторон какой-то тяжелый мешок и швырнули в сторону змеи, сбивая ее на пол.

– Тряпку! – заорала Марго, и я поняла ее, как всегда, с полуслова. Схватила валяющуюся с моей стороны грязную половую тряпку и бросилась с ней в руках туда, где копошилась, пытаясь выбраться из-под мешка, змея. Прижала над ее головой тряпку с двух сторон и придавила к полу, хоть временно обезопасив нас от ядовитых клыков.