сентиментализма. Однако нужно обладать большей проницательностью, чем есть у меня, чтобы понять, насколько муж, который, как сейчас уже ясно, уступал ей во всех отношениях, был способен удовлетворять благородные и подлинные интересы своей жены. Возможно, она удовлетворяла их сама, прикрывая его недостатки своими многочисленными достоинствами. Во всяком случае, после его смерти она стала называть те годы благословенными – годы, когда она, по ее, возможно, словам, не знала горя и тягот этого мира, потому что жила с лучшим на свете мужчиной возвышенной жизнью в мире чистой любви и красоты. Вот почему его смерть произвела на нее вдвойне чудовищное впечатление, и дело не только в потрясении, но еще и в трагической гибели близкого человека. От природы она обладала острым умом, не терпела малейшей неискренности и, пожалуй, даже слишком сильно настаивала на том, что всякое чувство должно выражаться в действии, а в противном случае оно ничего не стоит. И теперь, потеряв того, кому поклонялась, она чтила его память и, глядя на жизнь светлыми глазами, презирала ее трагизм и глупость сильнее, чем следовало, потому что все еще жила грезами и лелеяла надежду. Она отвергла религию и стала, насколько я знаю, отъявленной безбожницей. Она подавила в себе столь сильное от природы инстинктивное стремление к счастью и радости от щедрой, насыщенной жизни и довольствовалась лишь самыми горькими ее плодами. Она посещала бедных, ухаживала за теми, кто находился при смерти, и чувствовала, что наконец-то постигла истинную тайну жизни, которая по-прежнему скрыта от некоторых людей, хотя и им тоже суждено познать, что горе – наш удел и что в лучшем случае мы можем лишь мужественно встретить его лицом к лицу. Все это она бы, конечно, и так познала, но, будь ее муж жив, познавала бы с мудростью и умеренностью, радуясь раскрытию собственных дарований, коих, несомненно, было немало. Пожалуй, легко преувеличивать значение ее «нового» отношения к жизни, поскольку его суровость во многом проистекала не из натуры, а от увечий, которым подверглось ее естественное развитие. Постепенно, я полагаю, она стала развивать свой ум и, к сожалению, пришла к выводу, что в будущем ее интерес к жизни станет во многом зависеть от удовлетворения собственного интеллекта. Она познакомилась со многими умными людьми и, желая утвердиться в собственном печальном «безверии», прочла труды безбожников, которые писали слово «Бог» с маленькой буквы. В частности, она прочитала несколько ранних статей твоего деда [Лесли Стивена], и они ей понравились больше, чем он сам.

Судьба, как считают некоторые люди, вольна по-своему распоряжаться людскими жизнями, и она решила, что твой дед со своей первой женой переедут и будут жить на одной улице с твоей бабушкой, а потом сделала так, что Минни умерла, поспособствовав тем самым встрече твоей бабушки со своим ученым-безбожником, грозным другом, в ситуации, которую она из всех людей переживала наиболее остро. Могло ли иное стечение обстоятельств привести к подобному чуду? Ведь она встретила человека, у которого были те же основания, что и у нее, уверовать в горечь жизни и разделить ее философию стоицизма; он тоже был от природы очень высоким, недолюбливал свет [общество?] и не притворялся оптимистом. Она могла бы пойти с ним рука об руку по Долине теней, но внезапно ее спутник оказался проводником, указавшим ей путь, побудившим следовать за ним, вселившим надежду, убедившим дать жизни второй шанс. Она не могла так быстро избавиться от уже, в общем-то, привычки страдать, но его доводы, равно как и потребность в этой женщине, оказались сильнее. В конце концов, с болью и раскаянием она, невероятно мужественная – вероятно, даже больше, чем ее муж, – заставила себя посмотреть правде в глаза и всецело осознать тот факт, что радость нужно уметь переносить так же, как и горе. Она вознеслась к вершинам, широко раскрыв глаза и благородно освободившись от всех иллюзий и сантиментов; ее вторая любовь засияла чистотой звездного света, а розовый туман первого счастья развеялся навсегда. Весьма примечательно, что она никогда не говорила о своей первой любви и, дорожа ею, вероятно, думала о первом муже гораздо лучше, чем было бы на самом деле, распорядись судьба иначе. Второй брак стал настоящим, хотя и запоздалым, воплощением всего, о чем она только мечтала, и, если не считать его запоздалости, многолюдности и сопутствующих тревог, ни одна пара не была столь равноправной и прекрасной. Возможно, это слишком громкие слова для пятнадцати [семнадцати] лет брака со всей их скоротечностью, неудачами, терпимостью к посредственности! И хотя нам сейчас кажется, что она слишком часто шла на компромисс, а он требовал от нее уважения, признания его справедливости и великодушия – все-таки (суди их по делам или по ним самим) это был триумфальный брак, в течение которого оба они методично стремились к достижению амбициозных целей.