и автобиографией, Вирджиния Стивен продолжила своего рода семейную традицию, ведь ее дед Джеймс Стивен оставил детям мемуары, а отец Лесли Стивен последовал его примеру и написал “Мавзолейную книгу”.

Вирджиния начинает мемуары со своих детских воспоминаний о Ванессе, которая была старше ее на три года, воссоздавая по ходу повествования яркие впечатления о жизнелюбии, привязанности и безопасности, отличавшие жизнь в семье Стивен. Эту жизнь существенно изменила смерть Джулии, матери Вирджинии, а затем и сводной сестры Стеллы – теми травмирующими событиями, которые ознаменовали для детей Стивен конец детства и начало серьезной жизни.

Джулия Принцеп Джексон, дочь Марии (одной из прекрасных сестер Пэттл) и доктора Джексона, родилась в 1846 году, а в 1867-м вышла замуж за барристера Герберта Дакворта, который умер три года спустя. Тремя детьми от этого брака были Джордж, Стелла и Джеральд – последний родился уже после смерти отца. После восьми лет вдовства Джулия вышла замуж за Лесли Стивена, чья первая жена Минни10 умерла в 1875 году, оставив одну дочь – Лору, чья умственная неполноценность с годами становилась все более явной. У Джулии и Лесли родились четверо детей: Ванесса, Тоби, Вирджиния и Адриан. После смерти матери в 1895 году Стелла взяла на себя обязанности по дому. В 1897 году она вышла замуж за Джона Уоллера Хиллза и умерла три месяца спустя. Тогда настала очередь Ванессы стать хозяйкой дома – роль, которая была ей в тягость. Джек только-только начал выходить из состояния глубокой скорби, в которое его повергла смерть Стеллы, когда мемуары вдруг обрываются – возможно, как предположил Квентин Белл, из-за трудности описания романа Ванессы с Джеком.

Черновик “Воспоминаний” представляет собой пятьдесят шесть машинописных страниц с карандашными и чернильными исправлениями. Авторские правки незначительны и носят скорее стилистический, нежели смысловой характер. Для Вирджинии текст набран необычайно аккуратно. Имеется ряд неудачных слов и фраз, неуместных повторов, грамматических и речевых ошибок, которые редко встречаются в ее поздних работах и которые она, несомненно, устранила бы при подготовке текста к публикации.

Твоя мать родилась в 1879 году, и, поскольку прошло не менее шести лет, прежде чем я узнала, что она мне сестра11, я ничего не могу рассказать о том времени. Фотографии – лучшее свидетельство ее красоты, а лицо на снимках отражает еще и характер. Ты видишь нежное мечтательное и почти меланхоличное выражение ее глаз; полагаю, нетрудно заметить и немного оценивающий, отстраненный взгляд, словно уже тогда она присматривалась к окружающему миру и не всегда видела то, что хотела. Разумеется, это всего лишь фантазия – предполагать, что в том возрасте она могла сознательно делать такой взгляд. Однако у матери, взглянувшей в ее лицо, наверняка бы участилось сердцебиение при виде дочери, одаренной необычайной красотой. А еще она бы почувствовала радость и какое-то светлое изумление, ведь дочь уже подавала надежды вырасти честной и любящей; уже тогда, как мне говорили, она проявляла заботу о трех маленьких существах помладше, уча, например, Тоби12 грамоте и уступая ему свою детскую бутылочку. Могу себе представить, как она беспокоилась о том, чтобы Тоби правильно сидел в своем детском стульчике, и просила няню получше его пристегнуть, прежде чем давать кашу. Ее мать13 молча улыбнулась бы, увидев это.

Наша жизнь была очень простой и размеренной. Она как бы делилась на две большие части, небогатые на события, но в некотором смысле более естественные, чем все последующие, поскольку наши обязанности были предельно просты, а удовольствия – абсолютно типичны. Земля давала нам все, о чем мы просили. Одну часть жизни мы проводили в помещении, в гостиной и детской, а вторую – в Кенсингтонских садах. У нас было множество мелких распрей. Несса и Тоби то воевали с нами, то дружили. Еще я помню необъятность и таинственность темной долины под столом в детской – место бесконечных романтических историй, хотя время, проведенное там, было очень коротким. Именно там я и встретила твою мать – в полумраке, в отблеске полыхающего камина, среди ног и юбок. Мы плыли вместе, словно корабли в безбрежном океане, когда она вдруг спросила меня, бывают ли у черных кошек хвосты. После паузы, в течение которой ее вопрос, казалось, эхом разносился по бескрайним безднам, доселе безмолвным, я ответила, что нет. Позже, я полагаю, мы каким-то образом поняли, что у каждой из нас свои таланты. И хотя время от времени вспыхивали бурные страсти, когда симпатии, казалось, возникали независимо от обстоятельств, огромное удовлетворение приносили обыденные вещи: запахи цветов, сухих листьев и каштанов, позволявшие различать времена года, – и каждая вызывала бесчисленные ассоциации, способные вмиг захватить сознание. Бывали долгие летние вечера, когда за окном порхали белые мотыльки, и ясные зимние – когда мы кололи дрова.