Осматриваюсь. Район мне незнакомый. Судя по сумеркам, сейчас около пяти вечера. Вот-вот пойдет снег из пухлых туч. Никаких бизнес-центров в округе не видно, только дома и украшенный огоньками парк на другой стороне дороги. Туда-то мы и пойдем.

Серёжка, насупившись, следует за мной молча. Он когда сонный, мало болтает. Это и хорошо, потому что я не представляю, что ему говорить сейчас. Мы без денег и без чуда.

Начинает крошить снег. Мы садимся на скамейку. Мимо проходят люди в пестрых пуховиках. Все смеются. Над головой мерцают задорные новогодние огоньки. В воздухе, несмотря на начало декабря, чувствуется праздничное настроение. Не у меня, конечно.

— Мамуль, когда мы будем писать письмо дед Морозу? — спрашивает сынуля, задрав голову и разинув рот, чтобы языком поймать увесистую снежинку. У него это получается.

— Думаю, что на днях мы сделаем это, — улыбаюсь нелепо.

Невольно цепляюсь взглядом за длинное темно-серое пальто, так сильно различающееся на общей массе пузатых пуховиков. Его владельцу, в отличии от меня, явно не холодно.

Поднимаю глаза.

Виктор занимает скамейку напротив. Руки в кожаных перчатках держат два бумажных стакана известного бренда, из которых валит пар. На одном написано мое имя, на другом Серёжкино, а на полуулыбке мужчины — одно слово “когда”.

6. Глава 5

Складываю руки на груди и отворачиваюсь. Я Галку дождусь. Жаль только, я понятия не имею, сколько времени. А еще на улице ну очень холодно. Весенняя курточка не предназначена для того, чтобы сидеть на морозе. Да и пальцы ног ужасно замерзли в тонкой коже.

А от стаканчиков идет такой заманчивый пар…

— Ой, мам, смотри, дядя Витя! — радостно голосит Сережка и, прежде чем я успеваю что-то сказать, бежит к нему.

Мужчина мягко улыбается и протягивает сыну стаканчик.

Знаю, что не стоит показывать слабость и идти на контакт первой.

Но.

Рассматриваю Виктора и сама с удивлением понимаю, что он у меня вызывает доверие, как это было в кабинете при подписании документов.

Он сильный и надёжный.

Он очень похож на папу.

Папочка всегда был для меня защитником, каменной стеной, мощью. С тем пор, как не стало мамы, отец окружил меня заботой и своей любовью. Женщины у него были, куда без этого, но в дом он никого не приводил. «Ты — моя самая любимая женщина», — всегда говорил папа. Он поддержал меня, когда я провалилась на экзаменах в институт, поддержал, когда я влюбилась в Илью, и даже тогда, когда пришла к нему беременная, он тоже меня молча поддержал. А сейчас, может, поэтому я тянусь к Виктору, что он напоминает мне папу?

С этими мыслями неспешно подхожу к ним. Мне протягивают бело-красный стаканчик.

— Спасибо, — бубню, принимая блаженное горячее подношение и делаю глоток. Бархатная жидкость обволакивает горло.

— Мам, это же какао! Я очень люблю какао! — сообщает сынуля. — Только горячее очень. — В стакане сына плавают белые маленькие зефирки.

— Ты поблагодарил Виктора Алексеевича? — строго спрашиваю Сережку.

— Ой, простите! Спасибо, дядь Вить!

— Какой «дядь В…», — начинаю возмущаться, только Сережка мужчине уже на колени залезает. Вот блин. Сейчас он испачкает дорогой костюм, и Виктор будет ругаться. Илья бы обязательно сделал замечание.

— Замерз, да? — спрашивает Виктор с какой-то едва уловимой нежностью, отчего я замираю.

— Ага, — жалуется сын.

Ну откуда у детей такое доверие к чужим людям? Хотя он понятия не имеет, кто такой Виктор на самом деле. А я-то имею?

— Идем уже в машину? Мне, если честно, тоже холодно, — обезоруживающе улыбается мужчина уже мне.