Но нервничать нельзя. Нервы вызывают скованность движений и тремор. Ни то, ни другое мне на пользу не пойдёт.

— У нас бутылка припрятана, — полушёпотом сказал Пётр. — Бандиту из соседнего блока тайком принесли родные, а мы у него её за сигареты выменяли, пришлось хорошенько поторговаться. Глотнёшь перед боем.

— Едва ли тут поможет один глоток, — выдавил я в ответ.

Мы потные сидели на полу, оперевшись о стену, и говорили с перерывами на одышку (моя, само собой, была куда сильнее).

— Как самочувствие хоть? — спросил Пётр после небольшой паузы.

— Как огурчик… маринованный.

Мой репетитор по выживанию посмеялся.

— Скажи спасибо, что Вернер не был бестиарием, — сказал он.

— Кем? — переспросил я.

— Бестиарием. Все гладиаторы делятся на мурмиллонов — это все мы, димахеров, эквитов, цестов и бестиариев. Последние — самые крепкие, сражаются с животными. Публика любит это дело. Сюда привозят различных животных со всего света, у них там целый зверинец. Дрался бы ты сейчас с бегемотами всякими да носорогами.

Я улыбнулся.

— Не думал, что здесь такая сложная система.

— Эта она со временем упростилась ещё. Мурмиллон — это гладиатор с гладиусом и щитом как у древних легионеров. Почти как у них. Всё-таки они претерпели изменения за многие века. Раньше мурмиллоны между собой не сражались, огромное количество разных типов гладиаторов сходились в боях друг с другом. В итоге система стала упрощаться, остались только самые востребованные публикой типы, и всё чаще в боях стали сходиться бойцы одного типа. Теперь мурмиллоны дерутся с мурмиллонами, димахеры с димахерами… ну и так далее. Хотя бывают и исключения иногда. Ходит слух, что стрелки скоро появятся. Так что будут ещё и дуэли у нас на арене. Короче, начитался я об истории гладиаторских боёв за время заточения.

— Где же все остальные, если мы все мирмиллионы? — спросил я.

— Мурмиллоны, — поправил меня Пётр. — В других блоках. В нашем только военнопленные мурмиллоны. В Риме всё по полочкам принято раскладывать. Ладно, — прервался он. — Не забивай голову. Тебе отдохнуть надо. Закончим на сегодня.

— Спасибо, Петь. Спасибо за всё.

​

Не совру, если скажу, что это была самая жуткая ночь в моей жизни. Руки тряслись уже сейчас. Я лежал на жёстких нарах и не мог подложить под голову ничего, кроме одежды. Всё, чего сейчас хотелось, — это провалиться в забвение и прийти в себя в отеле «Лирика» на мягкой кровати.

«Это ведь просто страшный сон…»

Мне так хотелось в это верить, что я себя почти в этом убедил. Но в глубине души прекрасно понимал: никакой это не сон.

Я стал думать о Снежане, которую никогда не увижу. О детях, которые у нас никогда не родятся. О местах, в которых никогда не побываю. О планах, которые никогда не воплотятся в жизнь.

Однажды оружие, которым сражались ещё древние римляне, пронзит мне сердце. Или живот. Или горло. Или что-нибудь ещё. И скорей всего, это произойдёт завтра. Точней, уже сегодня.

Мы не привыкли бояться смерти. Живём так, будто нам отведено по меньшей мере лет триста. Но если врач скажет вам, что у вас смертельная болезнь, которая убивает в течение десятилетий, но — будьте уверены — непременно убивает, то вы наверняка впадёте в депрессию. Часто ли вы думаете о том, что сегодня-завтра вас может сбить машина или что вам на голову упадёт кирпич из старого ветхого здания? А ведь это происходит, и нередко. В нашем мире нет ничего более простого, чем умереть от несчастного случая. Но мы не боимся, пока к виску не приставят дуло пистолета. Пока в результатах анализа крови мы не встретим слово «положительный».