- Предлагаете мне плакать и жаловаться? – спросила я с вызовом.

- А это уж сама решай, - ответила она, поудобнее перехватывая белье и направляясь в дом. – Мне главное, чтобы Эдит была жива-здорова. И деньжонками разжиться, чтобы за аренду заплатить. За два месяца заплатим, значит, ещё три месяца у нас есть…

- Отчего же – за два месяца? – сказала я и снова уперла руки в бока. – Заплатим за один. А вторую монету пустим в дело. Как говорится – не надо зарывать серебряные таланты в землю.   

Жонкелия чуть не выронила только что стираное белье и посмотрела на меня подозрительно:

- Ты что это задумала? – спросила она, насупившись. – Заплатим за два месяца и сможем жить здесь до зимних праздников…

- Мамашенька, да мы тут через месяц ноги протянем от голода и холода, - я ополоснула руки в бочке, стоявшей под стрехой, подошла к старухе и забрала белье. – И где вы потом собираетесь брать деньги, чтобы заплатить вашему графу? Снова будете клянчить у судьи? Лучше бы вышли за него замуж – и клянчите себе на законных основаниях.

- Вот сама и выходи, - огрызнулась Жонкелия. – А деньги пойдут за аренду. И хватит мять стираное! Сложи его уже куда-нибудь.

- Обязательно сложу, - пообещала я ей. – Но аренду мы оплатим за один месяц. А завтра вы поведете меня в лавку, на ярмарку – что тут у вас есть. Мне надо посмотреть ваши цены и сделать покупки.

- Покупки?! – её чуть не хватил удар. – Ты спятила? Какие покупки, если у тебя денег – мышь наплакала?

- Узко мыслите, - поругала я её. – У нас тут золотое дно, а мы на муку намолоть не можем. Завтра надо посмотреть, что с колесом. Позовем плотников…

Она посмотрела на меня как-то странно и фыркнула:

- Ну, зови.

В этот вечер я засыпала на неудобном тощем матрасе, укрывшись лоскутным одеялом, которое было мне коротко и приходилось сворачиваться клубочком, чтобы пятки не мерзли, а под головой у меня была подушка, набитая сеном и ветошью. Пусть белье было выстирано, оно все равно хранило чужой запах, а я с непривычки вздрагивала всякий раз, когда задевала шершавыми руками за щеку или плечо.

Окно мы с Жонкелией не стали заколачивать, а занавесили мешковиной, и было слышно, как вода льется на неподвижное мельничное колесо – будто кто-то вполголоса напевает монотонную песенку.

- Этот с зубочисткой – он ведь графский мельник? – спросила я у Жонкелии, когда она погасила свечу и легла на другую кровать, отвернувшись лицом к стене.

- Да, Закхей Чарлтон, - ответила старуха. – У него на мельнице восемь работников и четыре жернова. А у тебя работники разбежались, а жерновов только два, и они стоят.

- Но они ведь работали, - вполне резонно заметила я. – Значит, заработают снова. Устроим стратегию под кодовым названием «Весёлая мельница».

- Что? – она приподняла голову, чтобы на меня посмотреть. – Ты точно – тронутая!

- Спите уже, нормальная вы наша, - проворчала я и тоже повернулась лицом к стене.

Жонкелия уснула почти сразу, а я лежала и слушая, как плещется озеро, вспоминала про Витьку. Что там с этим балбесом произошло, когда я не вынырнула? А если потом вытащили мое тело? Витьку привлекут за непредумышленное убийство? Или спишут на несчастный случай? А если я найду путь домой – куда буду переселяться? Вряд ли мое тело любезно сохранят для меня в целости и сохранности, как фараонову мумию.

От этих мыслей становилось совсем несладко, и я предпочла не думать ни о чем, чтобы не бояться и не испытывать угрызений совести. Не надо думать о прошлом, надо сосредоточиться на том, что сейчас. Конечно, жизнь в условиях средневековья – это почище чем выйти без шлема против Кости Цзю. Идею поправить материальное положение посредством выгодного брака я исключила сразу. Во-первых, вид у меня сейчас совсем не товарный. Во-вторых, семейная жизнь для женщины вплоть до середины ХХ века была рулеткой – повезет или нет. Подхватишь венерическую болезнь – смерть. Тяжелые роды – смерть. Нет, я не Скарлетт, чтобы продаваться за лесопилку. Тем более, у меня есть мельница.