Теперь стало понятно, почему Жонкелия не рвалась за покупками. Я бросила на нее возмущенный взгляд – почему не сказала про долг и в деревенской лавке? Но она сделала вид, что ничего не заметила.

- Половина монеты – в счет долга, - сказала я так уверенно, как только могла, и выложила на прилавок деньги, - на остальную – муки, сала, соли и хороший костяной гребень.

Конечно же, никто не догадался вывесить ценники на товар в лавке, а расспрашивать хозяина о цене на муку или соль настоящая Эдит точно бы не стала, поэтому я предварительно вызнала у Жонкелии, сколько могли стоить продукты. Покупка гребня чуть не довела ее до припадка, но я была тверда – гребень необходим, потому что быть неряхой мне совсем не по душе.

Сделав вид, что рассматриваю фигурные пряники, выложенные грудой под стеклом, я краем глаза следила, как Савьер Квакмайер отмерял товар.

Весы? Зачем! Всё на глаз!

На полсеребряные монеты он отмерил около четырех килограммов муки в полотняный мешок, который подставила Жонкелия, кусок соленого сала с мясными прожилками, весом на килограмм, и горсть соли в тряпицу. Потом он выложил на прилавок костяной гребень. Неказистый, грубовато вырезанный, но это было лучше, чем деревянный. Я взяла его и спрятала в поясную сумочку – потрепанную, на перетертом чиненом ремешке, постаравшись скрыть, какая сумочка черная изнутри.

Сало принесла дочь хозяина – Сюзетт. Наверное, девушка больше походила на мать, потому что в отличие от отца была хрупкой, очень ладно сложенной, с пикантным и хорошеньким личиком. В моем мире такая лапочка закидывала бы инет своими пикантными фотографиями, но здесь она всего лишь скромно улыбалась, похожая в голубом платье, белом фартуке и кружевном чепчике на фарфоровую куколку. У нее были ярко-синие глаза (как драгоценные камни, честное слово!), очень белая кожа и темные волосы, разделенные на прямой пробор.

Увидев нас, она приветливо заулыбалась и сделала книксен, выставив потом ножку в ажурном чулке и черной кожаной туфельке на каблучке, с высоким переплетением ремешков:

- Госпожа Жонкелия, госпожа Эдит! Как ваше здоровье?

Она говорила ласково и улыбалась так же, но мне почудилась насмешка в этом нежном голосочке. И вообще… рот у Сюзетт был широковат, и когда она улыбалась, то становилась немного похожей на лягушку.

- Вашими молитвами, - ответила я, забирая сало, завернутое в тряпицу. – Спасибо за товар, в ближайшее время долг мы уплатим.

- Жду не дождусь, - вежливо ответил Савьер, глядя, как мы с Жонкелией укладываем сало и соль в корзину, а мешок с мукой перетягиваем веревкой на горловине. – Но не слишком верю, если честно.

- Почему это? – спросила я, и лавочник перестал мне нравиться раз и навсегда.

- Когда мельничиха покупает муку – это может означать только одно – денег нет, и не предвидится.

- Посмотрим, - буркнула я, перекинула мешок через плечо, и вышла из лавки, даже не попрощавшись.

Жонкелия потащилась следом за мной, держа на сгибе локтя корзину с салом и солью.  На улице я подождала старуху и сказала, поудобнее устраивая мешок на плече:

- Показывайте, кто тут из бывших работников. Попросим помочь наладить колесо.

- Я же тебе говорю, - завела привычную песню Жонкелия, - они не согласятся, даже если ты заплатишь. А заплатить тебе нечем.

- Заплатим потом, когда мельница начнет работать, - терпеливо возразила я.

- Ну-ну, - сказала она под нос.

- Хотите, чтобы мы с вами ныряли?

Вместо ответа она поджала губы и пошла по улице, к колодцу, который находился на площади, напротив лавки.

Конечно же, ей не хотелось нырять. Да и мне тоже. После того, как я чуть не утонула, подходить к озеру мне было отчаянно страшно. Не говоря уже о зубастой роже, встретиться с которой в воде я бы хотела меньше всего на свете.