– Она работает?

– Говорила мне, что работает косметичкой в салоне красоты на авеню Матиньон… Оно и видно – она сама всегда ухоженная и одевается со вкусом…

– А дружок ее кто был?

– Это жених-то, который сбежал? На вид ему под тридцать, а кто он и чем живет – не знаю. Знаю только, что зовут его Анри – так по крайней мере он. себя сам называл, когда просил по ночам дверь отпереть.

– Когда же они рассорились?

– В прошлую зиму, под рождество.

– Стало быть, вот уже год эта самая Маринетта… так ведь ее зовут?

– Да, Маринетта Ожье…

– Да, так, значит, уже целый год к ней никто не заходит?

– Только брат, он живет с женой и тремя детьми где-то в пригороде.

– Хорошо. Пойдем дальше: однажды вечером, недели две назад, она вернулась домой вместе с инспектором Лоньоном?

– Да, я вам уже об этом говорила.

– А потом он стал приходить каждый день?

– Кроме воскресенья. Во всяком случае, в воскресенье я не видела ни как он входил, ни как выходил.

– А днем он хоть раз заходил?

– Нет, но постойте… Хорошо, что вы спросили, я сразу вот о чем вспомнила. Однажды вечером он, как обычно, пришел около девяти часов, идет по лестнице, а я кричу вслед: «Маринетты нет дома!» – «Знаю, – говорит. Она у брата». – И сам все же пошел наверх, ничего мне не стал объяснять. Я и подумала, что Маринетта ему, видно, ключ оставила.

Мегрэ понял теперь, зачем поднялся наверх инспектор Шинкье.

– А сейчас она наверху?

– Кто? Маринетта? Нет.

– На работу ушла?

– Не знаю, на работе ли она сейчас, но когда я хотела рассказать ей о том, что здесь случилось… помню, подумала: надо бы поосторожней говорить, чтобы не огорчить ее сразу, подготовить как-то…

– Это в котором часу было?

– После того, как позвонила в полицию.

– Значит, еще до трех часов?

– Да… Я решила, что выстрелы она, конечно, слышала… Их все в доме слышали… Некоторые даже повысовывались из окон, а другие в халатах и в пижамах выбежали на лестницу узнать, что случилось… На улице-то в этот час много не увидишь… Ну, взбежала я к ней по лестнице, стучу в дверь. Никто не отвечает. Толкнулась в дверь – не заперто, вошла в квартиру, вижу, пусто – нет никого…

Тут консьержка посмотрела на комиссара, словно желая сказать: «Ты, голубчик, конечно, много видел на своем веку, но такого оборота, признайся, не ожидал?»

Так оно и было. Мегрэ и Лапуэнт молча переглянулись.

– Как вы думаете, они вышли из дому вместе?

– Я уверена, что нет. У меня слух тонкий. Я точно знаю: выходил только один человек, мужчина – это он и был.

– Проходя мимо вас, он что, назвал себя?

– Нет. Сказал, как обычно: «С четвертого!» Я узнала его по голосу. К тому же только он так говорил, уходя.

– А может быть, она раньше вышла?

– Нет, что вы! В ту ночь я до этого дверь только раз отпирала – часов в одиннадцать, когда жильцы с третьего этажа возвращались из кино.

– Значит, по-вашему, она вышла после того, как стреляли?

– Иначе и быть не могло. Я когда выскочила и увидела лежащего на мостовой человека, сразу побежала назад к себе – в полицию звонить… Входную дверь запирать не стала, просто рука не поднялась – подумала, как же я его, бедного, брошу там…

– Вы заглянули ему в лицо, чтобы узнать, жив ли он еще?

– Да, еле заставила себя, ужасно крови боюсь.

– Он был в сознании?

– Уж и не знаю…

– Он ничего не сказал?

– Губы его шевелились… Я поняла – хочет что-то сказать. Я вроде бы и разобрала одно слово, только ошиблась, поди, или он бредил. Слово-то это было вроде ни к чему, без смысла.

– Какое же это слово?

– Привидение…

И она покраснела, словно боясь, что комиссар и инспектор поднимут ее на смех или не поверят ей.