Маленький, щуплый, постоянно простуженный, он вечно ходил с красным носом и слезящимися, как у пьяницы, глазами. На самом же деле он, пожалуй, был первый трезвенник на всю полицию. Бог наградил его вдобавок больной женой, которая едва добиралась от кровати до кресла у окна. Горемыке Лоньону после работы приходилось еще заниматься хозяйством: ходить за продуктами и готовить обед. Самое большое, что он мог себе позволить, – нанять раз в неделю поденщицу для генеральной уборки.

Четыре раза он сдавал конкурсный экзамен на должность инспектора Центральной уголовной полиции и всякий раз проваливался на пустяковых вопросах, хотя и был мастером своего дела. В работе Лоньон чем-то напоминал охотничью собаку, которая, напав на след, уже не сходит с него до конца.

Неутомимый и неподкупный, он обладал редкой интуицией и мог, что называется, учуять неладное, мельком взглянув на случайного прохожего.

– Есть надежда, что он выживет?

– В клинике говорят: процентов на тридцать. Для человека с репутацией неудачника это совсем немного.

– Он сказал что-нибудь? – спросил Мегрэ. Мадам Мегрэ принесла из прихожей пакет с рогаликами, который рассыльный из булочной только что положил у дверей, и все трое уселись за стол.

– Ребята из восемнадцатого ничего не говорили, а я не стал спрашивать…

Комплексом неполноценности страдал не один Лоньон. Большинство участковых инспекторов завидовали служащим Большого Дома – как они называли Кэ-дез-Орфевр, и терпеть не могли, когда начальство забирало у них из-под носа интересное дело, которое потом шло в газетах под аршинными заголовками.

– Идем, – вздохнул Мегрэ, надевая еще не просохшее за ночь пальто.

Поймав взгляд жены, он сразу понял, что та хочет ему что-то сказать и что думают они об одном и том же.

– Ты вернешься к завтраку?

– Вряд ли.

– Тогда, может быть…

Она подумала о мадам Лоньон, беспомощной в своей осиротевшей квартире.

– Одевайся быстрей! Мы подбросим тебя к площади Константин-Пекер.

Вот уже лет двадцать Лоньоны жили там в красном кирпичном доме с каймой из желтых кирпичей вокруг окон. Номер дома Мегрэ никак не мог запомнить.

Машина выехала на улицу Коленкур на Монмартре.

– Здесь… – сказал Мегрэ.

– Позвонишь мне на работу. Я, наверное, буду там около двенадцати.

Итак, одно дело сделано, а о другом, в котором предстояло разобраться, Мегрэ пока ничего не знал. Лоньон ему нравился, и в своих докладах Мегрэ не упускал случая подчеркнуть его заслуги, а иногда и приписать ему свои. Но тщетно – инспектору все равно не везло.

– Первым делом в Биша, – сказал он Лапуэнту. Лестница. Коридоры. За открытыми дверьми палат – ряды больничных коек. Прикованные к постели люди провожали взглядом пришедших.

Сначала им неправильно указали дорогу – пришлось во второй раз спускаться во двор, затем снова подняться по другой лестнице. Наконец, перед дверью с табличкой «Операционная», они увидели Креака, одного из инспекторов 18-го района с незажженной сигаретой во рту.

– Трубку-то лучше погасить, господин комиссар. Есть у них здесь одна серьезная дама – сущий дракон. Хотел я закурить, так она меня в два счета выставила за дверь.

– Его все еще оперируют? Было без четверти девять.

– Начали около четырех!

– Что слышно?

По коридору сновали санитарки с тазами, кувшинами и подносами. На подносах среди склянок и пробирок громоздились блестящие никелем инструменты.

– Ничего… Я сунулся было в эту вот дверь, налево, но старуха…

Это был кабинет старшей медсестры – дракона, как окрестил ее Креак. Мегрэ постучал. В ответ послышалось неприветливое «Войдите».