Для нормальных людей спастичность — это спазм мышечной ткани. Но у Бойцова другая проблема — спермотоксикоз, поэтому он не замечает абсолютно никакого несоответствия.

«А когда можно будет?»

«Сейчас уточню у своего духовника».

Развернувшись к аквариуму, который с новой подсветкой выглядит просто волшебно, обращаюсь к пятнистому сому, анциструсу обыкновенному, по кличке Тигр:

— Падре, как вы считаете?

Тигренок меня игнорирует. Усиленно обцеловывает искусственные кораллы и шевелит усами.

— Ясненько, — киваю.

Сюзи, 23: «Через две недели».

Тимур, 32: «Тогда спишемся».

Озабоченный дурак. Ненавижу!

С яростью я забрасываю Бойцова сообщениями:

«Погоди, Тимурчик».

«У меня для тебя кое-что есть».

«Вот…» — Прикрепляю фотографию, добытую с таким трудом.

Грудь у Ритки, конечно, что надо. Крупная, белая, налитая, с ярко-розовыми сосками, которые просвечивают через тонкое кружево.

«Вау… — прилетает реакция от Бойцова. — Еще хочу!»

— Хорошего помаленьку, чудовище, — злорадно шепчу я, вырубая компьютер.

Уж очень мужчины любят ускользающих женщин. Будет теперь смотреть на фотографию и вспоминать о Сюзи.

А о Лерке Завьяловой не будет…

Принимая душ, усиленно тру себя мочалкой и часто дышу. От эмоций приходится даже всплакнуть.

Я за все отомщу. За всех женщин, обиженных вот такими Казановами. За его сегодняшние обидные слова. За холодность.

И за то, что теперь у меня нет автографа любимого КиШа.

9. 9.

— Вау.

Я поднимаю взгляд и вижу прекрасное лицо Тимура. Густые брови, темные глаза, правильной формы нос. А еще выдающиеся скулы, на которых поселился едва заметный лихорадочный румянец. Мой любимчик — заросший щетиной подбородок, и главное — приоткрытые бледно-розовые губы, растянутые в симпатичную ухмылку.

— Что? — переспрашиваю, хмурясь. Ничего спросонья не понимаю.

— Еще хочу! — шепчет Бойцов и кивает на округлую грудь.

Нависая надо мной, он натягивает ткань белой майки. От старости она больше похожа на марлю и не скрывает ни одной детали.

Вздрагиваю.

— Ох… — выпускаю в воздух. — Тиму-ур! Не-е-ет... — Пальцами я врываюсь в ежик из мягких волос и слегка оттягиваю.

Нельзя.

Он мой начальник. Мы коллеги.

Нельзя — и точка.

Пока эти мысли, словно запоздалые телефонограммы, проносятся в голове, жесткие губы и горячий язык терзают торчащий сосок прямо через ткань.

По телу прокатываются мощные волны удовольствия. Они множатся, растут, становятся все ярче, а затем из всех уголков расслабленного тела ручейками стекают в низ живота и там замирают. Будто зрители на площади в ожидании праздничного фейерверка ко Дню города.

Желание всячески сопротивляться исчезает, потому что я, черт возьми, просто обожаю фейерверки.

— Тимур, Тимур, Ти-мур, — шепчу как завороженная. Губы облизываю.

Изрядно намочив слюнями майку над одним соском, Бойцов переходит ко второму. Терзает его безжалостно, кусает, тихо рычит.

Ладони Тимура разгуливают по моему телу. Гладят бедра, касаются между ног. Раздвигают их, чтобы ласки стали еще откровеннее. Чувствую настойчивые пальцы на клиторе и доверчиво трусь о них. Всхлипываю из-за отсутствия оргазма.

— Тиму-ур, — морщусь я.

Он оставляет сосок, приподнимается и… ядовито усмехнувшись, произносит:

— Валера-Валера… На троечку, говоришь?

— Что… — Словно из-под воды выплываю.

— Валера. — Надо мной нависает мама. — Валерка, черт тебя дери, девка!

— Что? — Вскакиваю с постели и сразу же проверяю на себе злополучную майку.

Краснею хуже вареного рака.

— Что-что? На работу, говорю, опаздываешь. Лыбишься во сне как дура, вся в отца-козла.

— Сон приснился, — бурчу себе под нос, натягивая мохнатые тапки.