Несмотря на нестандартный подъем и все еще не развеявшийся, еле уловимый флер от страсти полуголого майора, который аппетитно завтракал моими сосками, я чувствую себя пришибленной. И мир вокруг такой же. В салоне автобуса — удивительно тихо, как и в отделении.

Скинув черное пальто, на которое наконец-то сменила слишком жизнерадостный кислотно-желтый плащ, я заправляю выбившуюся водолазку в джинсы и усаживаюсь на свое рабочее место. Разбираю вчерашние показания. Оформляю все по правилам, готовлю к передаче следователю.

Закончив, воровато озираюсь. Кабинет у нас просторный, но уж слишком захламленный. Мужики ведь работают, вечно все ненужное из дома сюда тащат.

Стол Бойцова — запретная зона, но меня тянет к нему, как и к тому, кто за ним работает. И если с майором потакать своим желаниям я не собираюсь, то порыться в его «грязном белье» исключительно для дела — соглашаюсь за милую душу.

Так-с.

Кончиками пальцев прохожусь по черной кружке, из которой мой начальник пьет кофе каждое утро. С улыбкой разглядываю прикрепленные к ноутбуку белые стикеры, исполосованные мелким неразборчивым почерком. А потом замечаю фотографию молодого мужчины над планером. По овалу лица, светлым волосам и нахальной улыбке догадываюсь: это отец Тимура.

Тот самый капитан Иван Бойцов, погибший на службе. Майор, конечно, похож на него, но не сильно.

В коридоре раздаются чьи-то тяжелые шаги, и меня как ветром сносит. Едва успеваю опуститься на стул, как в кабинет заходит… хозяин обысканного мной стола.

— Привет, — спокойно здоровается Тимур, расстегивая замок на кожаной куртке.

Мельком отмечаю синюю футболку и черные джинсы с блестящей пряжкой на ремне.

— Добрый день, товарищ майор, — откликаюсь, отворачиваясь к бумагам.

— Учишься?

— Угу. — Закрывшись от Бойцова рукой, я продолжаю гипнотизировать документы.

Вот зачем он пришел? Говорил же: все встречаемся в усадьбе. Вот и ехал бы прямиком туда.

Судя по звукам, Тимур усаживается за стол и перебирает лежащие на нем стопками бумаги.

— А я за заключением заехал, чтобы время не терять. Только вот по пальчикам в музее все чисто.

— Угу.

— Рецидивисты не отметились, по базам — глухо. Это печально.

Голос Бойцова больше не звучит враждебно, как было еще вчера. В нем нет грубости или пренебрежения. Некоторые особо наивные клеточки души даже считывают в интонации майора зарождающееся дружелюбие, но меня этим не провести.

Не-а. Не провести. Я размажу его нарциссизм по стеночке и только тогда успокоюсь.

— Я поговорить с тобой хотел, Валерия, — произносит он вдруг.

Обернувшись, убираю выбившуюся прядь волос за ухо и сжимаю губы.

— Говорите. — Равнодушно пожимаю плечами.

Тимур качает головой, потирает пальцами подбородок и складывает руки на столе, словно преступник на чистосердечном признании.

— Хочу извиниться перед тобой.

— Да ладно? — фыркаю.

Бойцов громко усмехается.

— Отставить ерничать, фенистилка, — произносит с улыбкой. — Я же по-человечески пришел.

Судя по срокам, шел он из Вьетнама.

— Прошу прощения, что ошибся в тебе. Я ведь эту неделю твоего отсутствия по-своему расценил, думал, это бабская манипуляция. Выжидаешь, пока сам к тебе приеду. Чувство вины во мне культивируешь.

— Вот еще, — раздраженно закатываю глаза. — У меня ОРВИ была. — Посчитав, что стажеру оперативного отдела для невыхода на работу этой причины недостаточно, поспешно добавляю: — И ларинготрахеобронхит.

Тимур прищуривается.

— С этим как вообще? Живут? — Он склоняет голову набок.

— Отчасти…

Мы смотрим друг на друга. Когда молчание затягивается, я первая отвожу взгляд в сторону.