Кухарка вышла, и Ланжевен собрался было последовать за ней, но Орхидея задержала его:

– Все это означает, что вы считаете меня виновной… и что вы намерены арестовать меня? Но я же ничего не совершала, уверяю вас! Я клянусь, что мой дорогой Эдуар уехал в Ниццу!

– Исходя из того, что мне известно в настоящее время, я никому не верю! – сурово ответил полицейский. – Не скрою, подозрения падают на вас. Однако я не стану отправлять вас в тюрьму, пока не перепроверю кое-что. Сейчас же один полицейский останется в этой квартире, а другой – у наружной двери дома. А мы увидимся завтра!

Все это было сказано сухим, ледяным тоном.

И Орхидея поняла, что бесполезно говорить еще что-либо. Она ограничилась кивком головы, спрятала окоченевшие руки в рукава, повернулась и пошла в свою комнату.

Огромный рабочий кабинет мужа, куда Эдуар уже больше никогда не вернется, стал для нее отвратительным, непригодным для жизни. Да и комнату, где они вдвоем пережили столько чудесных мгновений, ждало то же самое, но пока она еще оставалась хоть каким-то подобием убежища. Завтра, возможно, если этот абсурдный кошмар не рассеется, за ней придут люди из полиции, чтобы бросить в темницу…

Сидя на краю кровати, молодая вдова слушала, как затихают удаляющиеся шаги и голоса.

Она не знала, что теперь делать, что думать.

Жуткая смерть мужа повергла ее в глубокое замешательство, преодолеть которое, казалось, было невозможно. Ей казалось, что она долго бежала от своих преследователей и вдруг оказалась в тупике, в то время как свора, несущаяся по пятам и готовая ее разорвать, приближалась.

Наконец, после длительного состояния прострации, в ней заговорило нечто похожее на животный инстинкт. Она была очень молода и слишком хотела жить, чтобы безропотно принять перспективу окончания своих дней в тюрьме. В какой-то момент она попыталась отстраниться от острой боли, сковывавшей ее, или хотя бы осознать, что же произошло.

Было в этой драме нечто такое, что не клеилось, что-то алогичное и даже абсурдное…

Только что, стоя на коленях перед телом убитого Эдуара, она инстинктивно обвиняла в убийстве своих собратьев по расе и особенно автора письма. Теперь же ей начало казаться, что она могла ошибаться, ведь ультиматум был формальный, но ясный: ее жизнь и жизнь ее мужа подвергнутся смертельной опасности только в случае, если она откажется подчиниться. Но до настоящего времени она четко действовала в соответствии с полученными указаниями. Тогда зачем «Священной Матери Желтого Лотоса» надо было убивать Эдуара, рискуя навсегда потерять возможность отыскать драгоценную застежку? Кроме того, воительница никогда бы не нарушила своего слова, особенно если она взяла на себя труд доверить его бумаге.

Наконец, если исходить из того, что преступление было совершено маньчжурами, то почему эти жалкие слуги, Люсьен и Гертруда, так стараются скрыть отъезд своего хозяина, выдумав эту сцену ревности, закончившуюся кровопролитием? По какой причине они пытаются скрыть виновность тех, кого они, по сути, должны бы были ненавидеть?

Человек из полиции тоже представлял для молодой женщины загадку.

Сопровождая ее в рабочий кабинет мужа, он сначала показался ей мягким и любезным. Его лицо, обрамленное седыми волосами, бородкой и длинными усами, наводило на мысль о мудром Ли Юане, редком представителе семейства Орхидеи, встречавшемся во дворце, и она уже была готова довериться ему, но по ходу допроса его тон становился все жестче, и вскоре она поняла, что ложь слуг, высказанная с такой убежденностью, произвела на него впечатление.