И тут предательский велосипед стукнулся колесом о брошенную кем-то игрушку. Дремавший под трескотню Бетани Рамон тут же дернулся и обиженно закричал.

Он кричал, когда Катарина взяла его на руки, стала качать, напевать песни и баюкать. Кричал на кухне рядом с тарелкой каши, которую вначале пришлось сварить, а после — остужать до нормальной температуры. Предложенный сок и печенье его никак не успокаивали, как и мультики, и игрушки, и собака, и косметичка, и кастрюля и…

Катарина пробовала разговаривать с ним, обнимать, жалеть, обозначать эмоции, пока не вспомнила, что этого делать никак нельзя. Затем ненадолго оставила одного, снова взяла на руки, включила телевизор и села на диван. На первом же попавшемся канале шло ток-шоу, где гости и ведущий обсуждали проблему нелегалов и орали друг на друга так, что каждые две минуты их вынужденно прервали рекламой. Вот под нее Рамон ненадолго затихал, потом согласился съесть кашу, прислонился к груди Катарины и задремал.

Поза была на редкость неудобной, ныла спина, а левая рука уже затекла, но Катарина так и не решилась пошевелиться, чтобы не спугнуть свое счастье. Только на секунду прикрыла глаза, а когда открыла, то над ней нависал Леонард.

— И вот для этого тебе была нужна помощь, Ортега? 

— Я только…

— Ладно, давай этого бандита, — Леонард подхватил малыша, осторожно переложил на диван и подпихнул под спину подушку, чтобы не свалился вниз. — Я приготовил тебе список всех, кто был замечен в банде Квена, пролистай, вдруг кого заметишь в городе. 

Желтая папка шлепнулась на стол, но как только Катарина протянула к ней руку, от двери раздалось многоголосое “ма-а-ам”.

Было всего два пятнадцать, а казалось, что прошел день, а то и два. Святой Бенедикт свидетель, даже когда пришлось шестнадцать часов подряд штурмовать подземные этажи высотки в трущобах, Катарина устала меньше, чем за неполные сутки в роли Джессики. Постоянный погром в доме, который держится на одном уровне, сколько не убирай, недовольный всем Рамон и еще более недовольный Лео, старшие дети, которые беспомощнее малыша, злобная собака и бесконечное “ма-а-ам”, от которого звенело в ушах. 

 Как Джессика выдерживает это? Йога? Успокоительные? Или тот самый мифический материнский инстинкт? В этом все дело? Просто Джессика их всех любит, а Катарина — нет? А что если она и своих детей не сможет полюбить?

Почему-то наяву представилась бабуля, которая сидела в кресле под окном со своим вязанием.

— Помню, когда мне впервые принесли твоего отца, знать не знала, что делать с этим оруном. Синим таким, сморщенным, противным. Он не спал дольше получаса, потом сразу же обделывался, требовал есть, а пока ел, обделывался снова! Видит святая Бригита, за всю жизнь я встречала только одного ребенка, с которым было сложнее, и слава Господу, он был не моим! Иначе клянусь, я бы пошла к врачу и потребовала зашить мне все наглухо, чтобы ни один мужик не… Ох! — она с трудом привстала, как делала при жизни и хрустнула костями. — Собственно я и после рождения твоего отца я об этом думала, но потом вдруг поймала себя на том, что привязалась к этому негоднику. Его запаху, улыбке, крохотным ручкам, которые обхватывали мой палец. К тому же твой дед имел столько талантов, что отказаться от них…

Зловещий Рык прыгнула ровно на то место, где сидела бабуля, и видение исчезло, а собака уставилась на Катарину. Наверное, чтобы постоянно терпеть присутствие этого четвероногого дьявола тоже нужно его любить, чего Катарина в себе пока не замечала. А как же Лео? Его-то она точно любит!