Гравий вздохнул, махнул на меня рукой и упал в своё кресло, стянув с головы остроконечный колпак и сделавшись похожим на изнеможенного, но вполне обычного человека.

— Сейчас я приму следующего, а ты наблюдай и запоминай.

Я бы, конечно, хотела спросить ещё о многом. Вопросов накопилось с гору: почему они с Эсцирусом Асмидом ведут себя, как заклятые враги и конкуренты, если второй лекарь лечит только магических животных? Или всё это для виду, но тогда какая цель этого представления?

И как узнать, что ты поставил верный диагноз, если магию совсем не использовать, а других методов диагностики не существует?

— Спасибо, — вместо всего ответила я. Время для вопросов ещё придёт, в этом я была уверена, а сейчас, если Гравий хочет обучить меня азам местной медицины, то надо смотреть и запоминать. Бесполезных знаний не бывает.

Третьей вошла молодая служанка из богатого дома. Она плакала и жаловалась на кашель и осиплость голоса.

Я подозревала, что речь шла об ангине или ларингите. Гравий, несмотря на то что по-прежнему не прикасался к больным, собирал подробнейший анамнез и никогда не перебивал пациента, даже если он уходил в своих воспоминаниях в сторону.

— Значит, холодное молоко, — кивал Гравий. — всё понятно, милая. Сделаем хлебный мякиш, вымоченный в уксусе на горло. Будешь ходить на припарки два раза в день. И капли тебе дадим от жара. Подорожник, чабрец и ромашка, по десертной ложке смешать сухие листья с цветами и довести до кипения. Этот отвар будешь принимать пять раз в день по этой самой ложке. Всё поняла?

По взгляду девушки было заметно, что она растерялась и ничего не запомнила. Но переспрашивать не стала и , пятясь и кланяясь, время от времени посматривая на меня, как на источник чумы, вышла.

— Ей и не надо, это я для тебя говорил. Слуга мой всё выдаст и расскажет подробнее. Это я к тому, чтобы ты знала,  — Гравий устало потёр переносицу и достал из верхнего ящика стола футляр для очков.  — Я могу тебе всё это записать на первый раз. Но дальше запоминай. В магии много надо заучивать, это несведущим кажется: взмахнул рукой — и вжух!

Я заверила учителя, что всё запомню, и память у меня превосходная. Казалось, он вздохнул с облегчением и взял с меня слово никому не говорить о его больных глазах.

— Не хватало только чтобы начали говорить, что я сам себя не могу вылечить. Не могу, только знать этого другим не следует. Не надобно. Всем не объяснишь, к счастью, всем и не надо. Ну, сейчас пообедаем и снова возьмёмся за дело!

2

Когда я вернулась домой, наступил глубокий и безветренно-душный вечер. Я так устала, что шла, не поднимая головы, изредка отвечая на приветствия жителей городка.

Теперь никто не плевал мне вслед, не выкрикивал оскорбления, не опускался до снисходительной жалости, но держались подальше и переходили улицу на другую сторону, если видели, что я иду навстречу и не собираюсь сворачивать.

Я не собиралась. Быть изгоем не так уж плохо, никто не станет подглядывать в окна или ходить в гости, чтобы высмотреть, как и чем я живу. Наверное, это всё же остаточные чувства Габи, но я злилась на жителей «Верхних холмов» за их жестокосердие по отношению к сироте.

Понимала, что сирот в этом мире хватает без меня, а всех не обогреешь, но жители городка сами лишили Габриэллу матери, несмотря на то, что обращались к той за помощью в час нужды. Положение травницы или ведьмы здесь было самым уязвимым.

Тебя ненавидят, боятся и в то же время идут с поклоном, чтобы когда беда минует, кинуть камень в спину. Тот, кто видел человека слабым, становится его злейшим врагом.