– Че? Уже посуду гости бить начали? Ты же бой в чек включил? – пытается шутить.

Резко встаю с кресла и чеканным шагом направляюсь на звук собираемой посуды. Кроме этого мерзкого звука стоит тишина, даже музыка прекратила играть. Внутри неприятно что-то разрастается. Расчесывает все своими граблями, а унять этот зуд не получается. Маюсь от этого чувства.

Тая в скрюченной позе нагнулась над этими дурацкими тарелками и собирает осколки. Руки ее так же дрожат, как и мои несколько минут назад. Сама она в таком напряжении, все мышцы видны.

Картинка перед глазами заставляет все механизмы в теле двигаться в обратном направлении. Со скрипом и безобразной болью.

Ну и кто надумал ее нести такую стопку тарелок одной? Убью гада. И злость разливается по всем венам. И на Таю в том числе. Что цепляет меня, колет своим присутствием.

Подхожу и помогаю собрать ей весь этот мусор. Самого перекручивает от ситуации этой дурной, близости ее, запаха. Твою мать, я чувствую запах ее волос, кожи, даже слез. Она бесшумно плачет. Глаза в пол опустила и боится посмотреть на меня.

Как пистолет к виску поставили и курок возвели. Должно быть страшно до трясущихся коленок, а меня, сука, бесит это состояние полнейшей беспомощности и отсутствия выхода.

– Прекрати, – шиплю сквозь зубы. Только еще больше раздраконивает.

– Прости, это случайно вышло, – голос сиплый и ломается на последнем слове.

– Я сказал прекрати. И слезы утри!

Ненавижу себя сейчас за свою грубость. По отношению к ней особенно.

Она сжимает ладони в кулаки. Тоже злится.

Малышка. Та-я.

Вероника помогает собрать оставшуюся посуду и ее осколки. Все это выносят на подносах. Уборщица незаметно вытирает пол, а музыка включается в том месте, где и была нажата на паузу. Вечер продолжается и инцидент вроде как исчерпан.

– Иди переоденься, – грублю не своим голосом. Блевать от самого себя готов.

Тая резко разворачивается на каблучках и идет на выход. Аромат шлейфом ложится. И задница ее обтянутая черной тканью мерещится еще несколько минут даже после того, как дверь закрылась. Кто вообще выбрал такую форму для официантов?

Иду следом. Вероника что-то говорит мне вдогонку. Рукой машу. Все потом, не сейчас.

Меня автомобильным колесом раздавливает на бешеной скорости от рвущегося чувства. Убить, приласкать, залюбить, а потом все-таки выстрелить в висок и мозги себе выпустить. Мысли неправильные, то что происходит со мной тоже неправильно.

А главное, о Юле я и не вспоминаю…

Иду следом. Как ищейка по запаху ее нахожу. Дурманит он голову. Может, она ведьма? Задурила, в башку свои образы вбила, а через слюну зелье передала.

Кровь выкипает из вен. Так мне хреново.

Нахожу ее в раздевалке. Плечи трясутся, и плач слышу. Руками лицо прикрывает, всхлипывает.

Так и остаюсь стоять в проеме. Он весь заставлен коробками и упаковками с бутылками. Черт! И не подберешься к ней.

– Тая! – зову ее тихо, почти шепотом. А хочу кричать!

– Не подходи ко мне! – говорит надломлено и еще гуще всхлипывать начала.

Из-за меня.

– Прости. Я не хотел повышать на тебя голос. Вырвалось… – оправдываюсь. Горький привкус во рту после моих оправданий. Такими пустыми кажутся, почти бессмысленными.

Тая рывком стягивает с себя рубашку, на которой какие-то мокрые и жирные от соуса пятна. Пуговицы рвутся и рассыпаются с треском. Взглядом ловлю каждую.

Кажется воздух моментально пропитывается ртутными парами. Их не чувствуешь, но они травят. Сердце ускоряет ритм до болезненных толчков. Ребра сплющивает от этой скорости до трещин.