К счастью, выделили еще три машины – к какому-то празднику. И она проскочила! В крохотную щель! Как после этого не верить в чудеса?!

Сейчас машина – единственный источник их существования. И то благодаря внучке.

– Итак, за твоего «Мустанга», бабуль!

– За твоего, – поправила бывшая преподавательница.

Позже, лежа в своей теплой постели и бессонно глядя в потолок, Ники прокручивала в мозгу все ту же пленку…

…Школьные каникулы. С отличием закончен третий класс. Родители пообещали повезти ее к морю, в Гагры. «Там – как в волшебной сказке, – объяснял папа. – Лежишь на пляже, пятки ласкают теплые волны, а перед носом – высоченные горы. Словно из подбородка растут! Склоны в зеленой шубе, а вершины – в снежных шапках. Представляешь, какая красотища! Солнце, море и горы… А какие там мандарины! Идешь в горы через сплошной мандариновый сад. В темной зелени оранжевые шары светятся…»

Ее радости не было конца: горы в снежных шапках, шум волн, и главное – они втроем: папа, мама и она, Николь. Родители назвали ее так в честь какой-то кинозвезды. Видимо, надеялись и на ее звездное будущее.

Однако поездка почему-то откладывалась. «Пап, ну скоро?», «Мам, ну когда же?» – теребила девочка по очереди родителей.

«Видишь ли, доченька, я должна лечь в больницу. Ненадолго, – успокоила испугавшуюся дочку мать. – Скоро выпишусь, и тогда…»

Выписалась не так уж скоро, а через неделю легла опять.

Лето заканчивалось, наступил новый учебный год. Мать, выписавшись в очередной раз из больницы, подозвала ее к себе и, усадив на колени, сказала: «Знаешь, дочка, давай поедем к морю через годик, а? Уже вчетвером: папа, я, ты и твой маленький брат. Да, у тебя скоро появится братик, Николай Николаевич. Ты его полюбишь, я знаю».

Брата она полюбила тут же. Мама давала ей послушать, как он дрыгает ножками в ее животе и поет песенки. Ники их слышала, честное слово.

Она давала брату разные имена. Ведь «Николай Николаевич» – это по-взрослому. А Ники-Ники ему очень даже подойдет. Как песенка: Ники-Ники, тики-тики. Вместе с бабушкой Ульяной, мамой ее мамы, покупали всякие погремушки и считали дни: когда маленький Ник приедет из больницы, вместе с мамой.

Но они не приехали. Мама умерла при родах, а мальчик – через день после нее. Детская коляска, купленная отцом для будущего новорожденного, так и осталась нетронутой.

Отец запил, месяц не выходил из своей комнаты. Потом исчез. Навсегда. Ульяна Ильинична слегла с инсультом, парализовавшим ее правую руку. «Лучше бы левую, – сокрушалась бабушка. – Как я мелом по доске водить буду?»

Когда поправилась, стала и за маму, и за папу для осиротевшей девочки. К преподаванию больше не вернулась. «Англичане не простят мне отступничества», – шутила невесело.

Николь, так и не увидевшая своего брата, возненавидела и собственное имя, и знаменитую актрису, в честь которой ее назвали. Объявила, что теперь ее следует называть Ники. На «Николь» не реагировала. «Мне бы следовало родиться мальчишкой. Я бы им показала!»

«Бабушка, где же папа?» – допрашивала она Ульяну Ильиничну. «В какой-нибудь подворотне. Или в канаве валяется, – зло отвечала бабушка, не сумевшая простить зятю смерти дочери. – А может, околел от перепоя». – «Нет, неправда! Он жив, жив! Я знаю».

С несвойственной ей жестокостью Ульяна Ильинична продолжала обличать зятя: «Предатель! Предал нас – меня и тебя, свою дочь». Ники кричала: «Нет!» – «Да, – твердила бабушка. – Легче всего: залить глаза и исчезнуть. Снять с себя ответственность. А вот продолжать жить… Предатель!» – «Нет, нет, нет!»