Тьяна вздрогнула, обхватила себя руками и тотчас мысленно выругалась. Глупое тело! Ну ничего, ничего. Если кто-то заметил, можно списать на впечатлительность первокружницы.

– Теперь вы видите ксе? – он указал на обведенную часть. – Госпожа Рогоз, озвучьте, что у нас получилось.

– Крылья, растущие в тени? – неуверенно пропищало сзади.

– Совершенно верно. А теперь главный вопрос: что это значит? Говорите всё, что приходит на ум.

– Опасность? – предположил какой-то парень.

Крабух отрицательно качнул головой.

– Наоборот: подготовка к нападению, – возразил другой.

Не размыкая губ, мастер с сомнением протянул: «Хм-м».

– Что-то про птиц? – пропищала Рогоз.

Крабух поднял брови. В морщинке на его лбу так и читалось: «Как же вы далеки от кехел», и никто больше не решился выдвинуть версию. Подождав немного, мастер коротко вздохнул и сказал:

– Перевод – это не просто замена слов, а искусство передачи смысла. Схватывание духа оригинала. Что есть тень, кроме, собственно, тени? Нечто, связанное с укрыванием. Тайна.

Тьяна вспомнила, как отвела Еникая за часовню – туда, где их было не видно с дороги, – чтобы попросить о помощи. Там, в тени деревьев, она доверила ему тайну, пусть не всю целиком, а лишь малую часть. В конце концов, она была слишком велика, чтобы поделиться ею сразу.

Как там Еникай? Справился ли? Сердце будто свело судорогой.

– Что есть рост? – продолжил Крабух. – Некое движение, преодоление, стремление. – Он изобразил руками, как росток пробивается сквозь землю. – И наконец крылья…

– Свобода, – вырвалось у Тьяны, и перевод сложился. – Крылья, растущие в тени – это тайное стремление к свободе.

– Верно, госпожа Островски, – лицо мастера вновь смягчилось и потеплело. – Будем считать, что ваш белый лист – уже не белый. По нему растекается восхитительная клякса. А это лучше, чем ничего. – Он обвел ряды взглядом и, остановившись на Тьяне, одобрительно кивнул. – На сегодня достаточно. – Вытерев о тряпицу пальцы, испачканные мелом, Крабух стремительным шагом покинул зал.

– У тебя здорово получилось, – похвалила Кора, сгребая свои листы, не тронутые пером. – Как ты догадалась?

– Не знаю. Повезло. – Тьяна не стала уточнять, что Крабух будто подобрал идиому нарочно для нее: тайное стремление к свободе – именно это она чувствовала каждый день.

Писчие принадлежности по-прежнему лежали в сумке, собираться было не нужно, и Тьяна быстро осмотрелась. Пищащий голосок принадлежал эраклейке, виденной утром в Погребе; Лики в зале не было. Выяснив всё, что хотела, Тьяна устремилась к двери.

После занятия она ощущала легкий подъем: хотя бы об одном теперь можно не волноваться – если ее арестуют или «Любомор» подействует раньше, Тьяна запомнится как толковая студентка. Мысли всё ещё витали вокруг идиомы и слов Крабуха, когда она вышла из здания и увидела Еникая. Он стоял, привалившись к плинфяной стене. Рукава закатаны, снятый пиджак перекинут через плечо – воплощение юношеской беззаботности. Кора и другие первокружницы окинули его заинтересованными взглядами. Кто-то шепнул: «Это же Хитвик», – и девушки захихикали.

Подойдя, Тьяна с надеждой посмотрела на Еникая.

– Прости, дикарка, не вышло. Сумки не было в комнате, – прошептал он. – Похоже, кто-то ещё умеет проделывать трюк с проволокой.

Весь день Тьяна ждала: вот сейчас откроется дверь учебного зала, в проем шагнет старший мастер и при всех объявит «госпожу Островски» убийцей. При мысли о появлении Зорича лоб и виски холодил пот, а в желудке завязывались морские узлы. Тьяна не сомневалась: Еникай ошибся в своем выводе. Никто не проникал в ее комнату с помощью самодельной отмычки. У старшего мастера имелись ключи от всех дверей.